Махабхарата

Я Киндама, мудрец, превзошедший всех своим подвижничеством. Испытывая стеснение в человеческом обществе, я принял облик оленя и бродил по лесным чащобам со стадами оленей, живя семейной жизнью со своею женой, принявшей облик лани. На тебя не падет столь тяжкий грех, как убийство брахмана, ибо ты не ведал, кто я такой. Однако ты убил меня в тот момент, когда я был охвачен желанием продолжить свой род. За этот грех, о глупец, ты [сурово] поплатишься. Тебя постигнет точно такая же судьба [как меня], ибо в тот момент, когда, объятый желанием, ты захочешь возлечь с любимой женщиной, ты отправишься в мир усопших. И когда ты попадешь в петлю бога смерти, которому дожлны повиноваться все существа, та, что будет с тобой в последний миг, с безмерной преданностью последует за тобой. О мудрейший из людей, подобно тому, как я был сражен, когда испытывал такое блаженство, и ты тоже лишишься жизни, едва изведав блаженство.

Шри Вайшампаяна сказал:

С этими словами терзаемый горем отшельник умер, и в то же мгновение Панду впал в безграничное отчаяние.

Шри Вайшампаяна продолжил:

Увидев, что молодой мудерц испустил дух, царь чуть не лишился рассудка. Раскаиваясь в случайном убийстве святого брахмана, царь и его жены оплакивали умерешего как своего близкого родественника.

Панду сказал:

– Такие, как я люди, недостаточно духовного развитые, хотя и рожденные в знатных семьях, страдают из-за собственной опрометчивости. Они попадаются в сети своих собственных корыстных желаний.

Я слышал, что мой отец, молодой отец Вичитравирья, хотя и рожденный от благочестивых родителей, злоупотреблял чувственными удовольствиями и из-за этого умер бездетным. Поэтому меня породил от жены отца обуздавший свои чувства божественный мудрец Двайпаяна. [Какая благословенная судьба!] И однако сегодня моей сбившейся с пути праведного душой овладела порочная страсть, и я безрассудно увлекся охотой. Я так порочен, что даже боги отступились от меня!

[Я покорил воинской силой весь мир, но я не смог покорить сових собственных мирских устремлений и поэтому пребываю в рабстве. Я полон решимости добиться освобождения, ибо рабство в этом мире – величайшее бедствие. Отныне я последую незарастающей тропой отца моего, Двайпаяны. Тут у меня нет сомнений. Я буду свершать самое суровое подвижничество, одиноко блуждая по всему миру как мудрый нищий проситель, останавливающийся каждый день под каким-нибудь деревом. Я обрею свою голову и буду бродить весь в пыли. Останавливаться я буду в заброшенных домах или просто в сени дерева, и ничто не будет вызывать моего удовольствия или неудовольствия. Ничто мирское не будет огорчать или радовать меня. Что бы ни ждало меня: насмешки или хвалы, я приму с одинаковым равнодушием и звалы и насмешки. Я не буду ни к чему стремиться в этом бренно мире, не буду льстить ни одному человеку, домогаясь его милости. Жара и холод, счастье и беда, победа и поражение – ничто не дрогнет во мне перед лицом этих противоположностей; и я не буду иметь ничего, принадлежащего мне лично. Я не буду высмеивать ни одно существо, ни на одно существо не буду смотреть насупленно. Я всегда буду сохранять веселый вид, посвящать себя духовному благу всех сущих. Я не буду посягать на жизнь никаких существ, движущихся или недвижущихся, ибо я буду смотреть на все Божии создания, как на моих любимых родичей. Я буду относиться равно ко всем живым существам.

Каждый день я буду просить милостыню у семи семей, и если все мне откажут, буду просто поститься. Я буду есть очень мало и тольк еду, достойную, чтобы ее предложили Верховному Господу. Сколько бы пищи я не получил, я никогда не буду откладывать на следующую трапезу. Обойдя семь домов, даже если получу везде отказ, я не зайду ни в один другой дом. Я никогда не нарушу этого правила. Подадут мне еду или не подадут, все равно. Я буду свершать суровое подвижничество.

Если кто-нибудь отрубит топором одну из моих рук, я не буду его проклинать, как и не буду благословлять того, кто натрет другую мою руку благовонной сандаловой пастой. Я не буду себя вести ни как человек, стремящийся жить, ни как человек, стремящийся умереть. Я не буду питать ни любви, ни ненависти как к жизни, так и к смерти.

Отныне я должен полностью отказаться от всех тех обрядов и дел, с помощью которых люди стараются достичь процветания в этой жизни. Я буду жить, подобно святым, просиживающими целые дни с полузакрытыми глазами, в полном отрешении от мира внешнего. В каких бы [соблазнительных] положениях я не оказывался, я отрекусь от всех чувственных радостей. В полном отрешении от мира, всецело преданный добродетели, я несомненно сумею очиститься от последствий своих дурных дел. Освободившись от всех грехов, я смогу избежать всех ловушек и ям этого материального мира.