Лев Прозоров - Русская правда. Язычество – наш «золотой век»

На этом дело, увы, не заканчивается. Когда вопрос касается каменных кумиров, найденных под Псковом и Белоозером, «критики» – те же самые! – заявляют, что, мол, надо еще посмотреть, не принадлежат ли эти кумиры прежнему, неславянскому населению. Но под Псковом и Белоозером славянам предшествовали финские племена чуди (эстонцев) и веси (вепсов), у которых ни один источник не знает каменных изваяний, а первой каменной постройкой в их землях была все та же русская крепость Ладога! Игорь Яковлевич Фроянов отметил как-то, что в трудах историка может находиться три вида противоречий – противоречие фактам и источникам, противоречие логике и, наконец, противоречие самому себе. Здесь в наличии все три вида – и, право же, это уже в ведомстве другой науки, не истории и не археологии, а скорее, одной из отраслей медицины…

«Мы же на предстоящее возвратимся», как писали древнерусские летописцы, когда им случалось отступить от темы.

Мое согласие с доводами киевских археологов и Б.А. Рыбакова объясняется и еще одним обстоятельством. Дело в материале, из которого сооружен фундамент святилища. Это щебень, обломки плинфы, фресок и «голосников» – сосудов-резонаторов, которые вмуровывали в стены средневековых церквей для лучшего звучания богоугодных песнопений. Основа Языческого святилища вымощена обломками святилища христианского. Иного объяснения столь «кощунственному» применению обломков христианского храма я, читатель, не вижу. Киевские исследователи и Рыбаков предположили, что перед нами останки церкви, разрушенной в 971 году по приказу последнего Языческого правителя Руси, великого государя и полководца, Святослава Храброго. Мне же, честно говоря, это кажется сомнительным – то есть, что Святослав, преданный братом-христианином (отсылаю читателя к моей книге «Святослав»), отдал такой приказ, у меня особых сомнений не вызывает. Но могли ли его выполнить в Киеве? Именно киевские христиане, по более чем правдоподобному предположению Л.Н. Гумилева, способствовали гибели Святослава от рук печенегов на порогах Днепра. В Киеве, после ухода самых рьяных сторонников древней веры с государем на Дунай, позиции последователей новой религии должны были укрепиться. Им сочувствовал даже сын погибшего государя – Ярополк, что, надо отметить, не снискало ему любви подданных и сильно облегчило захват киевского великокняжеского престола сыну рабыни, хазарскому полукровке Владимиру. Вот как раз он, ворвавшись в Киев после бегства брата, мог и разрушить в угоду своим северным воинам и местным приверженцам исконных Родных Богов чужеродную молельню. И странно было бы, чтоб от гибели великого князя Святослава в 972 году до воздвижения святилища его сыном в 980 обломки церкви лежали бы, дожидаясь, пока их умостят под ноги изваяниям Древних Богов. Уж не знаю, как Вам, читатель, а по мне – так хозяйственные киевляне за восемь лет либо нашли бы им иное применение, либо утопили бы, от греха подальше – кто его знает, чего ждать от чужого и враждебного бога, да еще и разгневанного разрушением его храма.

Доказав беспочвенность сомнений скептиков, Рыбаков также подверг критическому рассмотрению старую версию о «сборном» характере киевского капища. Справедливо отметил, что отсутствие в нем множества почитаемых Богов (Рода, Велеса/Волоса, Лады, Лели и ряда других [10]).

Но вот дальше как раз наступает самая слабая часть исследования Рыбаковым киевского капища. Отчасти тут не его вина – он всего лишь следовал по пути многих ученых, рассуждавших о «реформе Владимира», при этом пытаясь обосновать причины подбора изваяний именно этих Божеств для святилища «вне двора теремного». Но все же в этой главе сильнее, пожалуй, чем в других частях его титанического труда, чувствуется, что ум пожилого ученого (к моменту выхода книги Рыбакову исполнилось восемьдесят лет) начинает сдавать, утомившись более чем полувековым истовым служением Отечеству и Истории. Он путается в числе Богов и кумиров, говоря то о шести, то о пяти Киевских Божествах, то отказывает Семарьглу в кумире, со ссылкой на Срезневского утверждая, что кумирами называли лишь человекоподобные, антропоморфные изваяния (по мысли ученого, Семарьгл – птице-пес из скифо-сарматской мифологии), и видя в нем барельеф на кумире Макоши, то, словно позабыв об этом, называет ямку у северо-западного «лепестка» основанием идола загадочного Бога. Хорса и Даждьбога он разделяет и сравнивает, соответственно, с Гелиосом, «Божеством солнечного диска», и Аполлоном – Божеством света. Пример на редкость неудачный – при переводе хроники Малалы древнерусский автор переводит именем «Даждьбог» как раз греческое «Гелиос», а в другом источнике, по указанию того же И.И. Срезневского, Аполлона переводят как Хорса.