Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

– И что же, отец Григорий, были в воспитательном доме для подкидышей и незаконнорожденных? – спросила молодая, обращавшая на себя внимание бесконечно добрым лицом и по-детски удивлёнными глазами дама. Это была фрейлина императрицы Анна Вырубова.

– Умилительно и тепло глядеть на эти слабые творения. Слеза обливает грудь, – заговорил, оборотясь к ней, Распутин. – Беспомощные, кроткие, на личике у каждого светится благодать. Точно звёздочки с неба, мерцают в колыбельках детские глаза, и как жаль, что мало кто знает и редко кто ходит в эти дома, где человечество поднимается. Надо ходить сюда, как и в больницы, где оно угасает. Господи, спаси и сохрани нас, грешников, – Григорий Ефимович широко перекрестился и продолжил. – Эти дети – буйство неукротимой плоти, от греха; от того, что мы зовём грехом, и чего все боятся. Да, грех! А Господь милостив!

Жаль, что здесь, далеко от своего дома, остаются плоды любви и тёмного буйства, лучшая крепкая завязь населения… Подумать, самые здоровые дети родятся от скрытой любви и потому сильной. Открытое – обыкновенно. Открыто чувствуешь нехотя, рождаешь слабо…

Он говорил всё горячее, обрывистее, будто наэлектризовывался. У Вырубовой ручьями текли слёзы. Достали платочки и другие дамы. Молодой мужчина в полковничьем мундире вскидывал лицо к потолку, удерживая слёзы. Григорий слушал и вспоминал пьяного пляшущего у ресторана «Ампир» двойника Распутина. Кусты страха разрастались в нём всё гуще.

– Величие и слава государевы строятся крепостью духа, любовью к детям, детству, – уже ко всем сидящим за столом обращался Распутин. – Стройте скорее и больше подобных приютов ангельских. В них нет греха, они не за грех. Грех гнездится в порицании необыкновенного. Вот когда отметают чужую душу и тело за то, что они необыкновенны, тогда грех…

…Сидели допоздна. Беседовали. Вставали перед иконами, пели молитвы. И вместе с ними молился взысканной Божьей милостью самарский крестьянин Григорий Журавин.

В те же самые часы куражился, колол в ресторане посуду наёмный двойник старца. В полуночи мчался по Марсову полю чёрный автомобиль. Стреляли из него в прохожих. А утром трезвонили газеты: в чёрном авто сидел Распутин. Дувидзон приводил в редакцию «Биржевых ведомостей» уличную девку, выдавая её за дочь Распутина. Отступник, хулитель веры православной и государя расстрига Иллиодор, сбежав за границу, сочинял гнусный пасквиль на Распутина и государыню. «Если Господь не захочет укротить злые языки, – говорил Григорий Ефимович Журавину, – взять их под тёплую ризу Свою, то, главное, надо иметь крепость и устоять. Ничего для них делать не надо, все они пропадут скоро…».

…Об этом разговоре Григорий вспомнил через неделю, когда Распутин ввалился к ним в квартиру под утро. Растрёпанный, хмельной, с плетёной корзиной, полной яств и вина. Бросил корзину на пол. Раскатились по полу красные яблоки, упала, но не разбилась, бутылка мадеры. Сам он бухнулся перед гришиной кроватью на колени, уткнулся лбом в край подушки, обдав запахом табачного дыма:

– Гриша, ангел, милота моя чистая, – Распутин вскинул голову, блестя глазами из-под упавших на лоб волос. – Благодарят меня, тянут в рестораны. Вино льют рекой. А кто я аристократии? Медведь ручной на цепи… Пляшу. Они смеются. Баб подставляют… Несчастный я, Гришань, разнесчастный человек.

– А ты не поддавайся. Как говаривал мой крёстный отец Василий, враг – пестом, а ты его – крестом. – Гриша с помощью Стёпки сел в кровати спиной к стенке. При виде растерзанного, в слезах, Распутина у него весь сон как рукой сняло.

– Ехал щас и даже завидовал тебе, что ты живёшь без ног и без рук. – В страшных хмельных глазах дымилась такая боль, что Стёпка попятился и чуть не упал, запнувшись о коляску:

– Может, рассолу, Григорий Ефимович, подать?

– Руки-ноги – они для греха. – Старец утёрся рукавом. Заговорил голосом глухим, но трезвым:

– По внутреннему человеку нахожу я удовольствие в законе Божьем. Но вижу и иной закон, противный закону ума и делающий меня пленником закона греховного, живёт он в членах моих. Я умом моим служу закону Божию, а плотью – закону греха…

Несчастный я, Гриша, человек. Вы не видите, а мне дано. Неописуемый ужас вижу. Темно от горя. Слёз море, а крови… И смерть моя близко… Просвета нету. Душа на куски разрывается. Как дальше жить, Гриша?..

А тот глядел на ночного гостя во все глаза, не зная, чем утешить. Стёпка, полуголый, в подштанниках, в страхе крестился. Распутин зыркнул на него, утёрся ладонью: