Сборник статей - Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

На Соборе два Сергия встретились и вершили одно общецерковное дело. Однако можно без особого риска предположить, что как раз по вопросам церковно-государственных отношений их позиции скорее всего не вполне совпадали. Хотя опубликованные «Деяния» Собора не доносят до нас мнений будущего патриарха, можно считать вероятным, что он, скорее всего, сочувствовал взглядам проф. Н. Д. Кузнецова и графа Д. А. Олсуфьева, которые высказывали критические замечания по поводу доклада С. Булгакова.

Последний в свойственной ему манере призывал Собор решать вопросы отношения церкви и государства «не практически и исторически, но по вечным заветам своего бытия» [421], так сказать, «идеалистически», другими словами, не считаясь с реальной политической ситуацией [422], а его оппоненты настаивали, что не время определять эти отношения, когда еще неизвестно, какое будет государство…Тем не менее именно под нажимом Булгакова и его единомышленников Собор постановил, что «Глава Русского Государства, а также Министры Исповеданий и Народного Просвещения и Товарищи их должны быть православными» [423].

Спустя десять лет Н. Д. Кузнецов публично выступил в поддержку «Декларации» Сергия Страгородского, что можно считать косвенным аргументом в пользу общности их позиций на Соборе.

Некоторое характерное смятение обнаружилось у двух Сергиев в послесоборный период. Оно выразилось в их церковно-политических и даже канонических шатаниях.

В 1922 году Сергий Страгородский на короткий период втягивается в движение обновленчества, «Живой Церкви». Он, с его репутацией серьезного богослова и церковного дипломата, с 1911 года постоянный член Святейшего Синода… Все согласны, что именно его участие придало этому движению силы. Многие из духовенства и мирян рассуждали так: «Если же мудрый Сергий признал возможным подчиниться В[ысшему] Ц[ерковному] У[правлению], то ясно, что и мы должны последовать его примеру» [424]. Д. В. Поспеловский замечает, что присоединение к обновленцам митрополита Сергия можно считать «звездным часом» в отношении общественного авторитета раскольников [425].

Масштаб шатаний у о. Сергия Булгакова в это же самое время был едва ли не большим. В Крыму католический священник убеждает его, что Русская церковь откололась от единой истинной Церкви, и вся ее история – это история схизмы, которую надо преодолевать, и возвращаться в объятия Рима. В 1923 г. С. Булгаков пишет диалоги «У стен Херсониса» [426], как будто бы порвав с историей Святой Руси. В это время он, по его словам, «никому неведомо, внутренне стал все более определяться к католичеству» [427].

В дальнейшей церковно-общественной деятельности, проходившей в условиях эмиграции, Булгаков ощущал себя существенно свободнее, чем Сергий Страгородский. В Париже он вместе с А. В. Карташевым создает Братство Святой Софии (по принципам масонской ложи), затем – Сергиевский Богословский институт. Что касается патриаршего местоблюстителя, то он, как известно, находился в предельно сложной политической ситуации, и его инициативы и возможности в принятии решений были весьма ограничены.

Самое крупное столкновение двух Сергиев происходит в середине 1930-х гг. вокруг темы Софии-Премудрости. Внимание митрополита к учению Булгакова привлек, как известно, В. Н. Лосский, сохранявший каноническую верность Московской патриархии. Булгаков же после опубликования Декларации 1927 г. вместе с Сергиевским Богословским институтом ушел в юрисдикцию Константинопольского патриарха, но сохранял глубокое уважение к местоблюстителю.

Два Указа Московской патриархии, изданные в 1935 г., констатировали ряд серьезных догматических искажений, к которым вела платоническая метафизика о. Сергия, и предупреждали верующих от увлечения его новым учением. Впрочем, столь же критично отнеслась ко взглядам Булгакова и Русская Зарубежная Церковь. О деталях аргументации здесь не место говорить.

Булгаков защищался, его поддержали коллеги – не столько концептуально, сколько формально и эмоционально [428]; но реальных учеников и последователей, кроме Л. А. Зандера, ему найти не удалось. Тем не менее его учение сохранило притягательность для тех, кто ищет «свободы мысли», мистики, таинственности.

Нонконформизм Булгакова проявился со всей очевидностью и в его активной экуменической деятельности. Он, в частности, предлагал начать евхаристическое общение до и помимо каких-либо общецерковных определений, т. е. вопреки действующим каноническим нормам.