Леонид Бежин - Дивеево. Русская земля обетованная

– По словам старца нашего Серафима, он умрет не так, как все. Смерть его будет подобна смерти семи отроков Ефесских, – прошептала Агаша заполошно, со страшными глазами и тут же спросила: – А что за отроки-то?

Елена Ивановна вновь посетовала на свою неученость, не слишком крепкую и надежную память и лишь с запинкой, неуверенно произнесла:

– Что-то смутно помнится про пещеру Охлонскую, где они от гонений скрывались, но точно не скажу, Агаша. Еще кого-нибудь спроси.

Произнесла и привычно, хотя и с каким-то особым нетерпением подумала: «Скорее бы… Скорее бы нужный человек объявился».

И вот однажды час пробил, хоть и не привычным боем часов отмеренный, не стрелками на циферблате, а самой судьбой. Пожаловала к ней игуменья матушка Мария, большая, грузная, вся в черном, с медным крестом на груди. Видно, ногами опухшими мается, слегка прихрамывает – вот и на клюку опираться приходится, наваливаться всем телом, аж поскрипывает клюка, вот-вот надломится, да и пот со лба утирает. Но при этом губами слегка шевелит, четки кипарисовые, истертые правой рукой перебирает. Молитвенница.

Пожаловала матушка Мария не одна, а с гостем, в Дивеево недавно прибывшим, но сразу показавшимся своим, принятым здесь, желанным (Дивеево-то не всякого принимает). Сквозящий пух седых волос, белая, с льняным отливом, чуть-чуть в желтизну борода, хорошее, открытое лицо – Сергей Александрович Нилус.

– Что, хозяйка, не прогонишь? – спрашивает матушка басовито, с одышкой – А то вот нагрянули… Сейчас будем чаю просить, да покрепче – мороки-то тебе.

– Что вы, матушка! Какая морока! Радость!

Елена Ивановна их с подобающим почетом встретила. С матушкой расцеловалась, а гостю низко поклонилась. Он, несколько смущенный, тоже поклонился с рукой прижатой к сердцу. Елена Ивановна тотчас и на стол накрыла, самовар вскипевший принесла, распечатала варенье крыжовенное, печений всяких, конфет, маком усыпанных баранок для дорогих гостей припасенных, из буфета достала. Перекрестились на иконы, чинно уселись и повели разговор о благоухании дивеевском – старце Серафиме, его подвигах и чудесах, непрестанном об обители попечении. Конечно, и о Николае Александровиче покойном, «служке Серафимовом», добрым словом вспомнили.

И во время того разговора матушка Мария ей глазами подает знак: мол, показывай гостю короб. Показывай смело, не сомневайся: свой человек – за него и поручиться можно смело. После этого какие ж сомнения! Елена Ивановна выпрямилась, встала из-за стола, старый зипун с сундука откинула, крышку подняла: извольте.

– От Николая Александровича, мужа моего, остались бумаги. Как он умер, я по дому-то все собрала, – сказала она, глядя то на гостя, то на матушку Марию и сверяя с ней каждое слово, испрашивая на него одобрения.

– Да тут целый архив семейный! Смотрю, какие-то счета вклеены, письма… – сказал гость, с вежливым, но несколько рассеянным вниманием перелистывая самую верхнюю тетрадь и еще не совсем понимая, чем этот архив может быть ему полезен и интересен.

– Не только счета и письма, сударь… – Елена Ивановна терпеливо ждала, что он все же заметит нечто, укрывшееся от поверхностного взгляда.

– А, вижу! – Сергея Александровича что-то привлекло, заинтересовало, он приблизил тетрадь к глазам. – Только почерк уж больно…торопливый… О чем это? О чем ваш муж здесь пишет?

Елена Ивановна и матушка Мария переглянулись, уступая друг дружке право поведать гостю то, что его наверняка обрадует, а то и вовсе осчастливит. Наконец Елена Ивановна произнесла с особым, значительным, затаенно горделивым выражением:

– А о том, что слышал от батюшки Серафима. Его подлинные слова тут в точности переданы.

И тут-то Сергей Александрович сразу все понял, уразумел…

Так короб с бумагами покойного Николая Александровича Мотовилова оказался у Нилуса: он его тогда из Дивеева-то и увез. Напоследок Елена Ивановна показала Сергею Александровичу прижизненный портрет старца, снятый с него по усиленной просьбе ее мужа (старец долго не соглашался). В мантии и камилавке, опираясь о посох, он смотрит вдаль, провидя будущее России. Долго разглядывал его Нилус…

Короб же увез к себе в деревню как величайшую драгоценность, ниспосланный свыше дар, счастливое обретение. Счастливое потому, что имел Сергей Александрович прирожденную страсть к писательству, по натуре был книжник, искатель, неутомимый собиратель и цену документальным свидетельствам знал – тем более свидетельствам о благоговейно чтимом им старце Серафиме, который исцелил его от тяжкого недуга (исполненный благодарности за это, он и приехал в Дивеево).