Анатолий Хлопецкий - Русский самурай. Книга 1. Становление

Василий Ощепков был здесь вне конкуренции.

Им восхищались, о нем стали поговаривать не только в спортивных кругах. Пожалуй, можно было если и не почивать на лаврах, то, по крайней мере, упиваться свалившейся славой.

Ну а что в это время действительно чувствовал он сам? Полностью ли удовлетворяла его нынешняя работа, захватывала ли она его без остатка, так, чтобы уже не оставалось ни времени, ни сил на другие помыслы и желания?

Не раз задавал он себе этот вопрос и не находил на него по-настоящему полного ответа.

Да, внешне все обстояло правильно: он, выполняя завет своего духовного пастыря, принес в Россию новое единоборство, которое должно было отныне служить и России. Вроде бы сумел привлечь внимание, возбудить интерес к своему искусству, имеет учеников, среди которых есть очень способные…

Но как далеко все это пока от того, что он видел в Японии, от того, как на его глазах меняло дзюдо самую личность человека, а значит, и его судьбу… Да вот и его самого как растила, закаляла, выковывала борьба.

«Может быть, – размышлял он, – все дело в том, что там начинали заниматься борьбой с детства, да и сама борьба своими нравственными постулатами во многом опиралась на кодекс самураев, а быть воином, настоящим мужчиной, борцом учили буквально с пеленок?» Единоборство отвечало духу нации, поэтому даже девочек, женщин учили борцовским приемам – у доктора Кано занималась дзюдо и вела тренировки жена.

«А может быть, ты, Василий, еще просто не дорос до того, чтобы стать настоящим сэнсэем?» – корил он себя. И тут же упрекал себя уже в нетерпеливости, в суетном желании достичь сиюминутных результатов.

А однажды пришла и вовсе горькая мысль: «Вот ты хочешь, чтобы на твоих глазах, занимаясь борьбой, менялись люди. А знаешь ли ты по-настоящему этих людей, которых собираешься менять – ты, которому собственная родина известна пока не далее порога? Понял ли ты, что такое национальный характер жителя Российской империи? Да так ли уж просто это понять, если столько народов, больших и малых, ее населяет, сохраняя свою самобытность и в то же время многое заимствуя друг у друга… И вполне ли отчетливо ты, Василий, понимаешь, что ты хотел бы сделать из своих учеников?»

И на эти вопросы к самому себе тоже еще не было пока совершенно ясного ответа.

Многое, многое надо было бы предпринять – поездить, побродить по России, набрать хотя бы здесь, во Владивостоке, первые детские группы, написать настоящую программу занятий, где изложить бы не только последовательность изучения борцовских приемов, но и цели, задачи – самую, самую суть…

Но пока приходилось думать и о хлебе насущном, и о том, что идет война, которая рано или поздно может коснуться и его лично самым непосредственным образом… Да и в здешнее общество надо было бы вписаться прочнее – так, чтобы не только восхищались силой и сноровкой, но и доверяли, заинтересовались его целями, жизненными планами, захотели выслушать, чтобы обрести единомышленников…

Нет, далеко было «русскому японцу» от душевной самоуспокоенности. И в то же время самой его натуре, воспитанной борьбой, претило самокопание и вовсе была не свойственна расслабленная бездеятельность. Он, что называется, выкладывался в полную силу в спортивном зале и с неменьшей энергией впитывал в себя все мелочи окружающей повседневной жизни. Оказывается, сделаться своим среди своих – это тоже немалый труд души.

Утешало все-таки ясное сознание, что он нужен людям, которые приходят к нему в спортивный зал: они ждали от него реальной помощи, как справиться с более сильными противниками; как не спасовать при встрече с врагом на войне; как ходить без опаски по затемненным улицам, зная, что сможешь отразить и неожиданный бросок, и ножевой выпад.

Он так спокойно и доброжелательно держался с ними на тренировках, что в конце концов они начинали думать, что так же уверенно он может помочь им справиться и с обыкновенными житейскими проблемами и неурядицами. С ним все чаще делились обидами на жмота-хозяина, на жулика-лавочника, на бестолковую и взбалмошную жену, на детей, которые совсем отбиваются от рук…

В такие минуты он ощущал себя скорее не тренером, а священником, и прежде чем включиться в разговор, невольно припоминал беседы своих семинарских наставников, евангельские притчи, вычитанные в Библии, и, хотя редко приводил их впрямую, старался донести их дух до людей, заблудившихся в трех житейских соснах.

И, если удавалось помочь хотя бы словом, радовался, хотя постоянно напоминал себе, что не пастырь этим людям, что не меньше, чем они, бывает грешен перед Господом.