Клод Тилье - Мой дядя Бенжамен

За пиршеством присутствовало трое врачей, и речь, естественно, зашла о медицине.

— Вы только что утверждали, господин Менкси, — сказал Фата, — что ваш будущий зять — лучший врач в округе. О себе и не говорю… хотя мне приходится выслушивать немало похвал… но какого вы мнения о докторе Арну из Кламеси?

— Спросите Бенжамена, он знает его лучше, чем я.

— О, господин Менкси, — запротестовал Бенжамен, — не могу же я говорить о своем конкуренте.

— Что ж тут такого? Разве ты должен бранить твоих конкурентов? Ты! Сделай Фата одолжение, выскажи свое мнение.

— Если вы на этом настаиваете, то извольте. Я нахожу, что у доктора Арну прекрасный парик.

— А чем он хуже врача, носящего косу? — спросил Фата.

— Ваш вопрос тем более щекотлив, что вы сами носите парик; но постараюсь объяснить вам свою мысль, не задев чьего-либо самолюбия.

Представьте себе врача, голова которого набита знаниями, врача, перерывшего все, что написано о медицине, знающего, от каких греческих слов происходит пятьсот-шестьсот болезней, поражающих несчастный род человеческий. Если это человек ограниченного ума, то я даже своего мизинца не доверю ему лечить; я предпочту ему смышленого неуча, ибо для того наука — незажженный фонарь. Есть пословица: «Наука учит только умного», и это особенно справедливо, когда вопрос касается медицины, науки, основанной на догадках. Здесь о причинах приходится догадываться по неопределенным и сбивчивым признакам. Пульс ничего не говорит человеку тупому; для человека же проницательного — это целое откровение. Две вещи необходимы для успеха врачевания, их не купишь и за деньги — это ум и проницательность.

— Ты забываешь, — со смехом сказал господин Менкси, — барабаны и цимбалы.

— Да, кстати, сказал Бенжамен, — по поводу вашего барабана, меня осенила блестящая мысль: у вас нет свободного места в оркестре?

— А для кого? — спросил господин Менкси.

— Для одного моего знакомого сержанта и его пуделя, — ответил Бенжамен.

— А на каких инструментах играют твои два протеже?

— Не знаю, — ответил Бенжамен, — по всей вероятности, на тех, какие вам будут угодны.

— Во всяком случае, пока мой капельмейстер не обучит их игре на каком-нибудь инструменте, я могу поручить твоему сержанту ходить за четверкой моих лошадей или толочь в ступе лекарственные травы.

В это время в столовую вбежал испуганный слуга и доложил дяде, что в конюшне человек двадцать женщин вырывают волосы из хвоста осла и, когда он попытался плетью разогнать их, то они чуть не растерзали его в клочья.

— Понимаю, в чем дело, — расхохотавшись, сказал дядя. — Эти женщины, желая иметь священные реликвии, вырывают у осла моей сестры волосы из хвоста.

Господин Менкси попросил объяснить ему, в чем дело.

Выслушав дядю, он воскликнул в восхищении:

— Господа, мы будем прямо нечестивцами, не обожествив Бенжамена!

— Протестую, — возразил Бенжамен, — я не желаю попадать в рай, где никого из вас не встречу.

— Смейтесь, смейтесь, господа, — сказала бабушка, нахохотавшись. — Мне вовсе не до шуток. Вот к чему всегда приводят выходки Бенжамена. Если мы не вернем господину Дюрену его осла в том виде, в каком мы его получили от него, то нам придется уплатить за животное всю его стоимость.

— Во всяком случае, — возразил дядя, — нас можно заставить уплатить только за его хвост.

Тем временем двор господина Менкси стал наполняться женщинами, стоившими благоговейно, как в переполненной часовне; многие становились на колени.

— Вы должны нас избавить от этой толпы, — сказал господин Менкси Бенжамену.

— Ничего не может быть легче, — ответил тот и, подойдя к окну, обратился к толпе, сказал, что задержится у господина Менкси на два дня и завтра они будут присутствовать на воскресной обедне. Успокоенная толпа разошлась.

— Такие прихожане не делают мне чести, — заметил кюре. — Придется в воскресной проповеди устроить им головомойку. Как можно быть настолько ограниченными, чтоб грязный ослиный хвост принимать за священную реликвию.

— Но, господин кюре, — сказал Бенжамен, — вы, рассуждающий так здраво за столом, разве не держите вы у себя в церкви под стеклом две-три белых, как бумага, кости, называя их мощами св. Маврикия?

Было уже далеко за полночь. Бабушка, встревожившись тем оборотом, какой принял разговор, объявила, что пора домой, и встала.

— Я отпущу Бенжамена только с одним условием: что в воскресенье он примет участие в охоте, которую я устраиваю в его честь, надо же, чтобы он познакомился со своими лесами и зайцами, — сказал господин Менкси.