Лев Гурский - Наше всё – всё наше

Максим ЛАПТЕВ (морща лоб): Ты это в переносном смысле?

Яша ШТЕРН (пожимает плечами): В самом прямом. Мы просто брали, что плохо лежало. Вспомни, что «Буратино» Алексея Толстого — переделанный «Пиноккио» Коллоди, «Волшебник Изумрудного города» Волкова — переписанный Фрэнк Баум, «Старик Хоттабыч» Лагина — перелопаченный «Медный кувшин» Энсти, a своего Незнайку Носов, между прочим, тихо позаимствовал из малоизвестного Пальмера Кокса. Наш Корней Иванович тоже слегка попользовался текстами Хью Лофтинга. Ho он, по крайней мере, честно ссылался на первоисточник… Кстати, мне можно, наконец, договорить про Чуковского?

Максим ЛАПТЕВ (покаянно): Извини. Продолжай, конечно, я тебя слушаю.

Яша ШТЕРН (откашлявшись): Так вот, по моему глубокому убеждению, Корней Чуковский был настоящий русско-еврейский Нострадамус. В его вроде бы детских стихах первой четверти прошлого века есть таки-и-и-ие пророческие откровения — пальчики оближешь. Я уж не говорю о том, что первое поэтическое описание полтергейста — целиком его заслуга. «Мойдодыр» помнишь? «Одеяло убежало, улетела простыня…» A «Федорино горе»? Там ещё покруче.

Максим ЛАПТЕВ (с задумчивым видом): Ага. «Из окошка вывалился стол / И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл». Ладно, насчёт полтергейста ты меня, кажется, убедил. Ho вот по поводу его, как ты говоришь, пророчеств… Гм… A нельзя ли поподробнее?

Яша ШТЕРН (великодушно): Легко, Макс. С тем, что «Тараканище» — явное предчувствие культа личности Сталина, уже никто из историков и не спорит. Недаром же Мандельштам позже воспользовался чуковской метафорой… A «Муха-Цокотуха», например? Тут и рыночные реформы, и октябрь 93-го — всё в сжатом виде! A «Краденое солнце»? Перечитай интереса ради: там один в один — финансовые «пирамиды» и бунт обманутых вкладчиков. A упомянутый «Мойдодыр» — это ещё и про будущее засилье телерекламы, с её вечными стиральными порошками. Я уж не говорю про знаменитую «Путаницу», где море зажгли, — это ведь в чистом виде предсказание войны в Персидском заливе, когда нефть разлилась и горела…

Максим ЛАПТЕВ (недоверчиво): Ну хорошо, допустим, a «Бармалей»? В нём-то какие могут быть скрытые пророчества?

Яша ШТЕРН (ещё более воодушевляясь): A как же, Макс! A ка-а-ак же!! Самый что ни на есть красноречивый пример гениального предвидения! Ты вспомни хотя бы образ сионистского агрессора в советских газетах. Бегает и кушает детей — «Гадкий, нехороший, / жадный Бармалей!» Да и сама структура имени Бар-Малей уже о многом говорит… A вспомни, как советская пропаганда из кожи вон лезла, чтобы евреи не сдёрнули в Израиль. Такие ужасы во всех газетах: «Африка ужасна, / Да-да-да! / Африка опасна, / Да-да-да! / He ходите в Африку, / Дети, никогда!»

Максим ЛАПТЕВ (с сомнением): С каких это пор Израиль в Африке?

Яша ШТЕРН (с сарказмом): A что, Израиль — в Антарктиде, по-твоему? Суэцкий канал форсировал — вот и Африка, ку-ку. Практически два шага. И потом, поэзия — тонкая материя. Буквализм ей ни к чему. Словосочетания типа «юго-восточное побережье Средиземного моря» или «Ближний Восток» не уложились бы в стихотворный размер…

Максим ЛАПТЕВ (всё еще с сомнением): То есть и доктор Айболит — семит?

Яша ШТЕРН (пожимая плечами): Само собой. Айб Олит. Этакий врач-подвижник и одновременно «врач-вредитель», жертва кровавого навета. Ему и Высоцкий, кстати, песню посвятил (Напевает.) «Всех, кому уже жить не светило / Превращал он в нормальных людей. / Ho огромное это светило, / К сожалению, было еврей…»

Максим ЛАПТЕВ (с испугом): Превращал — в людей? Погоди-погоди, но ведь Айболит у Чуковского — ветеринар! Получается, что Айболит был кем-то вроде уэллсовского доктора Моро?

Яша ШТЕРН (укоризненно): Ма-а-акс, постыдись, ну что за аналогии! Лучше вспомни, кто наградил человеческой речью Валаамову ослицу.

Максим ЛАПТЕВ (ахнув): Так, значит, в образе Айболита выведен и сам…

Яша ШТЕРН (прикладывая палец к губам): Тсс! Попрошу без имён.