Игорь Буторин - Хроники Гонзо

Он приобнял солдата и ласково сказал:

— Ну, как тебе служится, сынок?

Теперь метаморфоза произошла со свитой, а особенно с командиром полка и замполитом. В их головах пронесся космос мыслей: начиная с той, что Гонзо дальний родственник генерала, и заканчивая тем, что он вообще внебрачный сын полководца. Последняя мысль крепко засела в башку замполиту.

Гонзо тоже пережил многое. Он, как-то сразу проникся сыновней любовью к этому генералу, к его заботе о простом солдате, да и просто, к человеческому отношению, которого солдат не видел вот уже более полугода, считай, с момента, когда расстался с маманей и гражданской жизнью. А генерал тем временем продолжал:

— Кормят хорошо? Командиры не обижают? А старослужащие?

И тут на гонзины глаза навернулись слезы и он выпалил:

— Да херово тут, тыщ генерал! Жрать совсем не дают, повара масло воруют, деды чморят по-всякому, из нарядов не вылазю, офицеры и прапора фофаны раздают, весь лоб уже отшибли, кавказцы заставляют туалеты мыть, а узбеки-складчики новое форменное обмундирование (и как только слово-то военное вспомнил?) себе забирают…

Генерал сдвинул свои густые полководческие брови, а командиры, включая комполка и замполита, опрокинулись своими суровыми лицами. Но Гонзо уже несло.

— А еще, — захлебывался солдат, — в белье вши, после бани выдают грязные портянки, прапорщик Гартюк гражданским мясо продает, сука! И все пьют! — на высокой ноте захлебнулся Гонзо.

— Не волнуйся, сынок, — разгладился лицом генерал. — Я во всем разберусь и накажу всех, кто обижает советского солдата.

Какой разговор произошел у генерала с офицерами полка, Гонзо не знает. Только после отъезда московских полководцев в полку ничего не изменилось. Замполит победил, и все теперь считали Гонзо внебрачным сыном генерала, а потому «засланным казачком». От замполита солдатам в полку стало буквально — не вздохнуть, не пёрнуть, а сослуживцы и начали лупить Гонзо. Им-то было похрен, чей Гонзо сын или внебрачный родственник. Лупили его, в едином интернациональном порыве, представители всех пятнадцати республик СССР — деды, офицеры, повара, кавказцы и узбеки-складчики. Но особенно лютовал прапорщик Гартюк, как нажрется водки после продажи мяса, так вызывает к себе Гонзо и тренеруется ставить убойные фофаны. И, естественно больше всего доставалось от представителей титульной нации, которые били Гонзо с беззаветной настойчивостью и с особенной, буквально, детской жестокостью. Быть может, им было обиднее всего, что именно представитель их национального большинства оказался таким уродом, который попытался всем испортить распиздяйское выполнение священного долга перед Родиной. На сослуживцев Гонзо не обижался, но вот генералов с той поры не любит и их словам не доверяет. Принципиально.

Однажды Гонзо решил стать великим русским писателем. Для этого он пришел в Союз писателей. Там ему очень обрадовались и заявили: «Вот, тебя-то нам только и не хватало… для полного комплекта!»

Оказалось, что при Союзе организованы курсы великих русских писателей, куда Гонзо и записали. Ну, не бесплатно, конечно. За три месяца овладевания писательским мастерством Гонзо заплатил тысячу бакинских денег. Наш герой начал исправно ходить на эти курсы. Ну, правильно, деньги заплачены, надо ходить. Там собиралась очень интересная публика. На таких посмотришь, и сразу видно — все, как на подбор, великие русские писатели и поэты. Хотя, если взглянуть с другой стороны, то исключительно смахивали они на обычных городских сумасшедших. Гонзо очень этим вопросом мучился, к какой все-таки категории их отнесть? Ну вот, судите сами. Один из обучающихся — поэт. Такой поэт-поэт. По основному месту работы, поэт был массажистом. Судя по всему, он неплохо зарабатывал, разминая чужие тела. Но вот ведь напасть, почувствовал однажды, что он поэт и понеслось… Теперь он отрастил волосы и перестал их мыть. Постоянно что-то нараспев мычал, а когда не мычал, то тоже не затыкался и нес откровенную фигню.

С ним рядом всегда находилась рыжая девка по имени Белла, сразу было понятно, что она совмещает две ипостаси — литсекретаря и музы-любовницы. Она заворожено смотрела тупенькими глазками на своего гения и внимала всему, что бы тот не говорил. Иногда он ее спрашивал: «Белла, любовь, моя, ты успела записать то, что я говорил?» Зачастую оказывалось, что та не успевала включить диктофон и очередная нетленка гения терялась в космосе. Тогда поэт все тем же распевным голосом заключал: «Белла, любовь моя, ну, ёб твою мать!» Потом они целовались, и когда рот поэта наконец-то освобождался, он снова начинал распевно нудить…