Джерри Джерри - Пустячок. Сборник рассказов

– Пошел к черту! – дверь приоткрылась, и метко брошенный горшок, встретив его голову на лету, разлетелся на сотню черепков.

Она умерла через два дня. Он ужасно горевал, рыдал, страдал головой и умер. Через 30 лет.

– Почему ты меня отвергаешь? – спросил он у нее в очереди на рождение. Она стояла за примерно за десять человек от него, и, уставившись себе под ноги, теребила кончик косы.

– Отстань, дурак, – и девушка отвернулась.

На этот раз он что-то перепутал, прыгнул куда-то не туда и родился поросенком. Правда, в этом были и свои плюсы: он мог каждый день наблюдать по утрам, как его любимая кормит птицу.

Но был и свой минус. Рождественский ужин, куда его пригласили сыграть роль основного блюда.

Отказ не приняли.

Кем только он ни рождался:

он становился одуванчиком, который щекотал ее нежную пятку;

он воплощался в птичку, которая прилетала с рассветом петь у ее окна;

он дважды родился ее чашкой, причем один раз прожил с ней больше 20 лет;

невозможно сосчитать, сколько раз он был ее соседом, смелым рыцарем, сестрой, случайным встречным на улице, пастором в церкви, цветочницей, булочником, массажисткой, парикмахером, рыбкой в банке, сусликом в саду, арендодателем, просто молча влюбленным в нее поэтом.

Иногда она его узнавала. Тогда при встрече она поднимала бровь и резко отворачивалась, махнув копной то рыжих, то черных, то русых, то соломенных волос.

Особенно бестактно это было в той жизни, когда он стал пастором, но даже это он стерпел.

Ведь он узнавал ее всегда.

Однажды он подобрался к ней особенно близко, но в рамках текущей жизни это не могло ему дать ровным счетом ничего. Он родился маленьким черным козленком, которого она выпестовала, вырастила и с которым шаталась по городам, горланя неприличные песни.

Она была цыганкой, и поэтому происходящее доходило до нее чуть быстрей, чем обычно.

– Чего ты добиваешься? – с досадой как-то спросила она. – Я тебе еще пятьдесят жизней тому дала от ворот поворот! Умей проигрывать, в конце концов!

– Бэээ! – с обидой ответил он и отвернулся, скрывая непрошенную слезу.

Ее повесили на главной площади одного города. Его – сожрали нищие.

– Какое жуткое это занятие – любить, – размышлял он в очереди на рождение. Она стояла ровно за ним и, делая вид, что в упор его не видит, пыхтела носом. В прошлой жизни она утонула, и до сих пор ее мучил небольшой насморк.

– Что мне сделать, чтобы ты меня полюбила? – обернулся он. Она широко распахнула глаза.

– Отстань, дурак! – и отвернулась.

Кстати, именно это и сработало. В некотором смысле. Он попытался потерять ее из виду и пару жизней прожил на других континентах, стараясь не путешествовать без крайней необходимости.

Потом она явилась к нему сама.

Она была невероятно хороша, как тогда, в самый первый раз, с холодными синими глазами, копной рыжих волос и белой кожей. Для полноты погружения не хватало только рыбной чешуи на руках.

– Почему ты меня не преследуешь? —вместо приветствия спросила она.

– Ты ведь сама послала меня куда подальше, разве нет? – удивился он.

– А ну-ка немедленно вернись поближе и томись! – топнула она.

Через три дня они поженились. Через год родили сына. А через три она собрала вещи и уехала к маме. На другой континент.

– Но почему? – кричал он в телефон.

– Я передумала, – ему даже показалось, что он увидел, как она пожала плечами.

Он пил горькую ночами, рыдал в подушку, а днем играл с маленьким сыном, кормил его супом и водил в парк смотреть на рыжие, похожие на ее волосы, листья.

Через месяц она вернулась. Ее лицо сияло.

– Я все вспомнила! – закричала она и с порога кинулась обнимать его. Впервые за все времена их знакомства она глядела на него восторженно, радостно, с любовью и надеждой. – Ты ведь… я же… ты ведь моя козочка! Я тебя выкормила! Как же я могла тебя бросить, ведь ты был таким чудесным черным козленочком, так умилительно шлепал губами! Можно я по старой памяти буду называть тебя Бубенчиком? – и она с чувством потерлась о его небритую щеку.

«Немного странно, но для начала сойдет. В следующей жизни выпрямим этот глюк», – подумал он и обнял ее в ответ.

Утро еще не набралось сил и ярких красок. Рассветная августовская дымка отступала под первыми лучами солнца, но еще вполне уверенно удерживала позиции между домами и деревьями. В это время летом Генриетта Павловна всегда выгуливала мопса Боню. Позже зной не выпускал грузную старушенцию из дома, и она, морщась от жары, наглухо задраивала окна тяжелыми шторами.