Для начала все отхлебывают по глотку, настраиваются на лирику и слушают очередной перл Хорунжего, который комдив не так давно накропал у себя в каюте.
– Называется «Знай и умей», – обводит он всех глазами, откашливается и начинает читать, подчеркивая ритм взмахами громадного кулака.
Гальюн на лодке это дело,
Он хитро сделан и умело,
А чтобы вам туда сходить,
Все нужно толком изучить.
Как действует система слива,
Что так опасно говорлива,
И для чего в ней клапана,
Манометр, датчик и фильтра.
Когда и как педаль нажать,
Чтоб к подволоку не попасть,
В момент интимный некрасиво,
И выглядеть потом плаксиво.
Любой моряк, придя на лодку,
Обязан сразу, за два дня,
Знать все устройство гальюна,
И лишь потом ходить в моря.
Ну, а не знаешь, будет плохо,
Тебе все это выйдет боком,
На первом выходе твоем,
Ты попадешь впросак на нем!
– Ну, как для начала? – отхлебнув глоток из подстаканника, интересуется пиит.
– Да вроде ничего старшой, давай, валяй дальше, – благодушно кивает минер.
– Даю, – набирает тот в грудь воздуха
Однажды к нам с Москвы, из штаба,
Один начальник прибыл рьяный,
Второго ранга капитан,
А в поведении болван.
Молол какую-то он лажу,
Спесив был и не в меру важен,
Всем офицерам стал хамить,
Решили гостя проучить.
Хоть был москвич в высоком чине,
Не знал он свойств всех субмарины,
Ел, пил, в каюте много спал,
И в нарды с доктором играл.
хитро смотрит Хорунжий на Штейна.
– Не отрицаю, было, – скромно улыбается майор, – а почему нет? Продолжай. Хорунжий кивает и декламирует дальше.
Но рано утром, ровно в семь,
Он нужный посещал отсек,
Где в командирском гальюне,
Сидел подолгу в тишине.
Вот и решили мореманы,
Устроить с ним одну забаву,
Чтоб лучше службу понимал,
И их «салагами» не звал.
Баллон наддули в гальюне,
На два десятка атмосфер,
А все приборы «загрубили»,
И вентиляцию закрыли.
Вот снова утро и на «вахту»,
Идет неспешно наш герой,
Вошел в гальюн и дверь задраил,
Стальную, плотно за собой.
Затих. Вдруг раздалось шипенье,
И в гальюне все загремело,
Затем раздался дикий крик,
И мы в отсеке в тот же миг.
Открыли дверь, там на «толчке»,
Лежит москвич, ни «бе» ни «ме»,
Весь мокрый, чем-то он воняет,
И лишь тихонечко икает.
Часа два в душе его мыли,
И уважительны с ним были,
Чтоб понял этот идиот,
Здесь не Москва – подводный флот!
с чувством заканчивает старшин лейтенант и впечатывает кулак в крышку стола.
Приборы с пуншем весело подскакивают, и он гордо оглядывает слушателей.
– Ну что, тут сказать, – помешивает ложечкой в своем, минер. – Мне лично понравилось. Вполне здоровый военный юмор. И рифма вроде ничего.
– Слыхал свежее мнение? – толкает Хорунжий в бок доктора. – Ну, а ты что мыслишь?
Да то же что и раньше, – саркастически улыбается Штейн. – Кончай продергивать начальство, для тебя это однажды уже хреново кончилось.
А мне по барабану, – обижается комдив, – у нас демократия, буду продергивать, кого хочу, хотя бы того же Горбачева, мать его за ногу.
Да-а, герой, – восхищенно тянет доктор. – Кстати, Семен Федорович, обращается он к минеру, – желаешь узнать, почему этот тридцатилетний вюношь так и застрял в старших лейтенантах?
– Можно, если не секрет, – благодушно гудит капитан-лейтенант
– Да, ладно, Палыч, чего старое вспоминать, – прихлебывает пунш Хорунжий.
– Он имел несчастье подшутить над адмиралом, – делает круглые глаза доктор. – А ну-ка, барзописец, тисни это творенье!
– Отчего же, можно, – отвечает комдив и решительно шевелит плечами – А обозвал я его «Смерть шпионам».
– Во как! Одно название чего стоит! – поднимает вверх палец доктор.
Стоит у трапа с автоматом,
Матрос в канадке, вахту бдит,
Вдруг видит, «волга» подъезжает,
В ней хмурый адмирал сидит
декламирует первый куплет Хорунжий и у Лунева в глазах возникает смешинка.
Читать дальше