Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

В наступившей паузе Бендер самым решительным образом расправился с бифштексом и, ковыряя спичкой в зубах, вернулся к таинственным январским событиям двадцать четвертого.

— В общем, напялили на меня кожанку с траурной повязкой и выставили к гробу… Смотрю, народ, прощающийся с вождем, оживился… Шепот по колонному залу: сын, сын… Вылитый Ильич… Надежду Константиновну жалко… Из-за границы прибыл… Скрывали от народу… И художник, делавший с Ленина наброски, аж подпрыгнул… Зырк на меня, зырк!.. Карандаш так и летает по бумаге… А художник-то знаменитый, с алкогольной такой фамилией… Петров-Самогонов…

— Водкин!

— Вот именно… Давай-ка, еще по одной, за встречу.

— И сколько заплатили?

— Фигу… Хорошо, что живым выпустили!.. Не успел художник закончить второй набросок с моей натуры, как меня изымают от гроба и отправляют восвояси… Оказывается, кто-то из верхов возмутился принижением образа покойника. Вождь должен идеи производить, а не детей, тем более внебрачных… Поэтому, Остен-Бакен, меня на картине, появившейся позже, отредактировали самым непристойным способом, а несознательные творцы к десятой годовщине Великой Октябрьской Революции, учиненной, как ты помнишь, исключительно мной, наклепали подражаний, не смея трогать гроб с вечноживым папулей, но рабски изгаляясь над вычеркнутым из истории сыном.

— Сбылась мечта-то. Насмотрелся на Ленина вблизи, пусть и смертью пойманного.

— Не поверишь, Остен-Бакен, всю радость омрачал запах. Так от бедного Ильича перло. Я потом целый месяц благоухал этим жутким бальзамом. Гроб сочился… Эх, хороша, собака!

— Закусывай… Кстати, о гробах… Интересно, выжила ли наша лаврово-сигарная спасительница?

— Процветает. Я, вернувшись в Москву, к ней пожаловал… Увы, она успела благополучно выйти замуж за профессора консерватории по классу виолончели… Но самое смешное они, добрые сентиментальные люди, как святыню хранят у себя мой акушерский саквояж, в котором я перед отбытием на фронт передал ей накопленные нами продукты.

— Ты бы им для смеха поведал, какой за сим саквояжем тянется след.

— Остен-Бакен, мне надоело ворошить прелое прошлое.

— Тогда вернемся к прогоревшему Михельсону?

— С удовольствием… Конрад Карлович — в высшей степени нравственная личность и даже в определенной мере талантливый издатель… Но я ему сразу заявил: с такой одиозной фамилией нельзя выпускать детские книжки… А он потупив взор, — мол, не виноват, что на однофамильном заводе эсеровская гадина Фанни Каплан неумело покушалась на хилый организм товарища Ленина…

— Да, с подобной фамилией прогореть — раз плюнуть.

— Ничего, мы выкрутились, взяли в директора Зловунова Ивана Ивановича.

— Вполне нейтральная фамилия.

— Правильно, Остен-Бакен, — и дело закрутилось… Я оперативно уговорил одного знакомого писателя… Чуковский не слыхал?

— «Жил да был крокодил. Он по улице ходил!»

— Умеет Корней ритм держать, а? К тому же наш земляк. У него, злыдня, для меня целая тетрадка в кожаном переплете заведена — Бендеркоккала!.. Он туда мои наиболее удачные выражения записывает… Наливай-наливай… Так вот, дал Корней новую сказку в стихах… Михельсон, конечно, в восторге — иллюстрации заказал молодому, да раннему… Я тоже расчувствовавался и прокредитовал закупку бумаги высшего сорта… И только собрался прикинуть дебетовое сальдо, как Главлит запретил нашу книжку — за разврат и разложенчество!

— А конкретней?

— Всех претензий и не перечислить… Брюхо, понимаешь ли, у мухи позолоченное и сапожки с золотыми застежками караул! В советских детишках воспитывается буржуазная алчность!.. А как распорядилась муха найденной денежкой? Сознательная партийная муха внесла бы ее в фонд голодающим Поволжья или в фонд беспризорных… Дальше — того хлеще… Отвратительная сцена изощренного насилия извращенца-паука над фривольно-вызывающей мухой… И убийственное резюме: в сказке воспевается пережиток царского режима — именины!.. Жалко, водка кончилась, а то бы помянули муху-то!

— В память о мухе, к сожалению, не знаю имениотчества…

— Цокотуха Цокотуховна!

— В память о Цоко-цоко-цокотуховне — закажу еще полграфина, но на этом — баста!

— И люля-кебаб!

— Ос-с-с-тап…

— Что, милый мой Коля Остен-Бакен, друг детства?

— С-с-скажи по чес-с-стному, где ты в данный ис-с-сторический момент проживаешь?

— Нигде… Иногда ночую в прекрасном особняке на Сивцевом Вражке, в общежитии студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца.