Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)

– Сто восемь! Не мешайте!

– Мерси! Товарищ председатель, пишите: сто восемь женщино-мужчин за первую половину третьей стадии туберкулеза.

– Валяй, Миша! Мужайся. Что у нас там осталось? Газеты, что ли? Есть такое дело. Триста номеров «Гудка» помножить на одного начальника станции и разделить на одну четверть телеграфисто-лекции…

Поздней ночью председатель месткома, взъерошенный, без фуражки, с блуждающими глазами, ворвался в собственную свою квартиру и, зловеще захохотав, закричал жене:

– Веро-мания! Дай мне четыре с половиной ножо-вилок и две тарело-бутылки щей! А также хлебо-газету. Хи-хи-хи!

На следующий день председателя месткома бережно везли в ближайший сумасшедший дом.

1925

– Домик у нас, мамаша, ничего себе. Подходящий. Летом – прохладный. Зимой – теплый. Если, конечно, уголька достать…

– Вот именно – если достать.

– А что же. Достанем.

– Погляжу, как ты достанешь.

– Не будьте, мамаша, таким скептиком. Пойду в контору. Напишу заявление и достану.

– Гляди, Васенька, зима на носу. Как бы мы с твоими заявлениями не померзли.

– Будьте уверены.

– Посмотрим.

– Увидим.

Антошкин бодро надел драповое пальто, сунул ноги в глубокие галоши и, охваченный радужными надеждами, отправился в контору.

Небо хмурилось. Дул довольно холодный ветер. Мамаша зябко куталась в шерстяной платок и печально усмехалась.

Вернулся Антошкин вечером.

– Ну что? Достал уголь?

– Достал. То есть не достал, а почти достал. Велели прийти в среду.

– Васенька, – сказала мамаша, – водки у тебя случаем нет? Литра два? И папирос «Казбек»? Сотню…

– Для чего вам?

– Как это для чего? Для того, что холодно становится. Гляди, скоро снег пойдет. А у нас не топлено.

– Что же это вы, водкой будете согреваться?

– Буду водкой согреваться.

– Гм… А папиросы вам для чего?

– Согреваться.

– Папиросами?

– Папиросами.

– Мамаша, не раздражайте меня.

– Гляди, померзнем.

– Не померзнем. В среду пойду в контору, подам заявление, привезу тонну уголька…

– Дурак…

– От родной мамы такие слова! Мне это больно.

– А ты не будь дураком. Дай два литра и сотню «Казбека».

– Для чего?

– Уж говорила, для чего! Греться будем.

– Не померзнем.

– Увидим.

– Посмотрим.

В среду Антошкин потеплее оделся, сунул нос в кашне и отправился в контору. В воздухе кружились первые снежинки. Вернулся Антошкин поздно вечером. Лицо его сияло. Изо рта вылетали клубы пара.

– Достал?

– Достал. То есть не вполне достал, а сказали, чтобы приходил во вторник или, лучше всего, в пятницу. Тогда обещали дать.

– Замерзнем, Васенька. Я уж коченею.

– Не замерзнем.

– Увидим.

– Посмотрим.

Во вторник Антошкин пошел в контору ранним утром, когда косматое, морозное солнце только что появилось над обледенелой крышей. Вернулся поздно ночью не в духе. Молчал. Спал в шубе и валенках.

Ночью мамаша подошла к его постели:

– Васенька…

– А?

– Дай два литра и сотню «Казбека».

– Не дам.

– Почему?

– Принципиально.

– Померзнем.

– Не померзнем. В пятницу обещали непременно дать.

В пятницу Антошкин вернулся глубокой ночью. Под глазами были синяки. Глаза лихорадочно блестели. Мамаша в салопе и ковровом платке топала валенками. Красивый иней сверкал на стенах.

– Достал?

– Достал. Почти достал. Обещали в…

– Дай два литра и сотню «Казбека».

– Не дам.

– Но почему же, Васенька? Ведь вымерзнем.

– Принципиально. Я знаю, для чего вам водка и папиросы! – закричал Антошкин. – Вы хотите взятку дать!

– Замерзнем.

– Пусть замерзнем. Но взятки давать не будем.

– Как хочешь, Васенька.

На рассвете Антошкин вскочил. Руки у него были красные, как морковка. На волосах сверкал иней. Он бросился к постели мамаши, долго рылся в шубах, половиках, коврах, перинах и, наконец, откопал старушку…

– Мамаша… – хрипло сказал он. – Если бы я жил в другом доме… Но в нашей конторе засели жулики. Мамаша, не могу больше! Черт с ним! Берите два литра и сотню «Казбека».

– И умница, Васенька! Давно бы так!

Мамаша поспешно оделась. То есть, вернее, разделась: сняла с себя лишнюю шубу, положила в котомочку два литра доброй московской водки и сотню «Казбека», перекрестилась и деятельной старушечьей походкой засеменила к дверям.

Через час во дворе раздался грохот сваливаемого угля, и бодрый молодой человек с черным носом ворвался в комнату:

– Вы Антошкин?