Андрей Дробот - Эффект безмолвия

Брюки на низкой талии, демонстрирующие верхнюю часть ягодиц, и короткая кофточка, открывающая взгляду живот, стали постоянными атрибутами ее внешности. Завершалось все лицом, на котором, кроме ленивой томности, высокомерия и нетерпения читалось:

«Возьми меня прямо сейчас, пока я свободна, но помни – мне нужны деньги».

Она ходила по телерадиокомпании и, разговаривая с мужчинами, покачивала бедрами, словно знаменем, привлекающим растерявшихся на поле битвы бойцов, а когда садилась на стул с открытой спинкой, укороченная талия ее брюк, сползала уже до середины ягодиц. Эти ягодицы, завернутые в тонкие полоски трусов, будучи повернутыми прямо ко входу в корреспондентскую, давали входящим дополнительный сигнал о молчаливом призыве Публяшниковой. Заходила она и к Алику, останавливалась возле стола, скрестив ноги, опускала маникюр на столешницу, гнула талию и говорила первое, что приходило в голову, например, о производстве.

– Юля, ты не на пляже, одевайся поприличнее, – отмахнулся Алик, понимая истинную природу сигналов Публяшниковой.

– А что в моей одежде не так? – надменно спросила Публяшникова.

– Все открыто, ты ходишь по студии, здесь все-таки и мужчины работают, – напомнил Алик.

Публяшникова поверх прежней одежды стала накидывать еще одну, более длинную кофточку, которую, впрочем, в корреспондентской снимала.

Павшин некоторое время сопротивлялся влечению, расползавшемуся по кабинетам телерадиокомпании, словно грибная пора по тайге, но, заскучав от стареющей и скандальной Валер, все чаще поглядывал на обширный бюст Публяшниковой. Затем он перешел к мысленному сравнению рюмкообразного низа Валер, имевшего слишком тонкую ножку для бокала наслаждения, с гармоничными попо- ногами Публяшниковой, и стал преступно задумываться о том, зачем он так долго живет со старухой.

Да, да. Он стал тихонечко называть Валер старухой, в спину, когда та отходила, и так, чтобы та не услышала, а сам ждал новой встречи с Публяшниковой, с каждым днем все более желанной.

Ощутив, что рыбка по фамилии Павшин клюнула на ее чары, Публяшникова задумалась о перспективах. Ее квартира требовала ремонта, требовались деньги и немалые. Павшин мог бы помочь, если бы ей, Публяшниковой, удалось развести его с Валер, а чтобы подобное произошло, требовалось дать Павшину слизнуть сладость ее любви…

Все получилось само собой. Прямо на работе.

«Смешон волк, благодарящий зайца, уступающего дорогу».

Журналистка смотрит на мир, фиксирует его, говорит, но не мир говорит ее устами, а говорит что-то внутреннее в ней, вроде урчания живота. Мышление человека настолько фантастично, что сложно найти литературу, посвященную реальному анализу реальности. В каждой книге, каждой газете, каждой телепередаче – субъективность и фантастика. И даже видимая и ощущаемая реальность порой напоминает диковинный фарс.

– Мы перечитывали твою книгу не один раз, а как смеялись,… – говорил Алику Лизадков, заместитель Хамовского, растягивая углы рта в улыбку, будто на его затылке, спрятавшись в волосах, сидел мускулистый гномик и со всей силы тянул невидимые канатики, привязанные за мимические мышцы. Смеха в его глазах не было, напротив, во всех движениях угадывалось желание плюхнуться животом на стол, отделяющий его от Алика, и схватить его, Алика, за горло и душить, душить, душить.

– …кое-кто обиделся, – продолжал Лизадков, – а я нет. Вот Бредятин на тебя сильное зло затаил за то, что ты его жену так… А по мне: ты нас всех обессмертил. Только прошу в следующей книге, дай мне другую фамилию.

– Тут каждый сам себя узнает. Не про вас это, – ответил Алик, понимая, что его могут записывать. – Вот в Хамовском как бы глава себя не признал.

– А что тут обижаться? Фамилия точно попала, – дружелюбно продолжал Лизадков. – Хамовский, он Хамовский и есть. Многим в администрации твоя книга понравилась. Они даже называют некоторых именами из твоей книжки.

Чрезмерно развеселился Лизадков, словно его отпустила большая незримая пиявка, что сосала и сосала где-то в районе сердца, да вдруг насосавшись отпала.

– Коли книга имеет успех, может Хамовскому купить ее для библиотек города? – спросил Алик, вкладывая в слова самые наивные интонации.

Лизадков на мгновенье остолбенел, и мускулистый гномик на его затылке отпустил невидимые канатики.

– Ты уже продал триста-четыреста книг и продавай дальше, – едко сказал он и зло взглянул.