Алексей Мягков - 7 футов над килем

Взбрык поимел место в далёком Сингапуре, куда «Коллективизацию» направили с официальным визитом, дабы продемонстрировать белу свету калибр орудий, боеготовность и чистоту мирных намерений. Миротворческая миссия готовилась столь тщательно, что инструктажи, политинформации и беседы о происках империализма довели личный состав до состояния запредельной бдительности, но на Ивашкине это не сказалось, поскольку ещё с пионерских лет он научился засыпать мёртвым сном, как только выступающий произносил слово «Товарищи!»

Спал Ивашкин с открытыми глазами и при полной неподвижности организма, а потому считался самым прилежным слушателем.

В Сингапуре Ивашкин пропал, то есть буквально исчез, словно провалился сквозь асфальт на людной улице. Офицер, возглавлявший группу и каждые десять минут пересчитывавший матросов по бескозыркам, тут же прекратил увольнение, пригнал свою “отару” на борт, доложил о происшествии, потом пришпилил к галстуку покаянный рапо́рт и попытался повеситься на портупее от кортика, но лишь вывихнул челюсть и был изолирован в санчасти, где потихоньку играл в карты с доктором и потягивал спирт, а в свободное от этих занятий время усиленно конспектировал первоисточники, готовясь к неизбежной разборке.

Бесконтрольное изучение классиков марксизма-ленинизма оказало на него весьма странное действие, и по возвращении в родную базу он написал письмо в ЦК КПСС с предложением одностороннего разоружения и создания многопартийной системы, после чего его заболевание было признано безнадёжным и его уволили из вооружённых сил, а впоследствии он приобрёл известность как поборник защиты насекомых.

Поиски матроса продолжались двое суток, лучшие криминалисты сбивались с ног, а правительство даже негласно вошло в контакт с местной мафией, и та заверила, что к исчезновению Ивашкина никакого касательства не имеет. Излишне говорить, что всякое общение «Коллективизации» с берегом было прекращено, командир крейсера всё чаще поглядывал на свою портупею, особисты писали многостраничные доклады о происках спецслужб, и все обсуждали неизбежность скорых вакансий.

Ивашкин объявился, когда в клюзах уже грохотали якорные цепи. Пропажу доставили к борту на большой джонке, изукрашенной цветными бумажными фонариками. Ивашкин возлежал на горе шёлковых подушек в компании разномастных девиц, оказывавших ему всевозможные знаки внимания. В джонке находился также жёлтый полицейский чин, благосклонно взиравший на идиллию и приговаривавший тонким голосом: «Те-те-те! Карос, русико! Карос, русико!»

Ивашкина подняли на палубу, глаза у него были как у кота, обожравшегося сметаной, а ноги подкашивались от слабости, но он нашёл в себе силы доложить по всей форме, что прибыл из увольнения без замечаний, а подробности изложит в письменной форме. Следом на борт подняли многочисленные презенты от благодарных почитательниц ивашкинских талантов. Полицейский чин со своей стороны поблагодарил командование крейсера за образцовое проведение визита, назвал Ивашкина “могучим посланником доброй воли”, добавил: «Те-те-те! Карос, русико!», отдал честь и смайнался в джонку.

Отоспавшись, Ивашкин написал на удивление короткий рапо́рт, суть которого сводилась к тому, что он выпил в городе лимонаду и потерял сознание, которое вернулось к нему лишь у борта родного крейсера. Все попытки уличить его в осмысленном безобразии ни к чему не привели. Ивашкин охотно признавал факт злонамеренной провокации, но по сути самой провокации ничего путного сообщить не мог и только горестно твердил: «Виноват! Опоили, сволочи!» На том дело и кончилось, но оставлять на службе столь популярную фигуру, каковой сделался Ивашкин, было совершенно недопустимо, и его под благовидным предлогом комиссовали, отпустив на все четыре стороны.

Из всех четырёх сторон Ивашкин выбрал опять-таки морскую – устроился в Балтийское пароходство, честно отплавал положенный срок в каботаже, получил визу, был выпущен в загранку. Но природная шустрость и нутряная порядочность подгадили ему и здесь.

В славном городе Гамбурге Ивашкина сотоварищи занесло на злачный Репеербан, куда, к слову сказать, влекла российских мореходов не столько возможность бесплатно лицезреть кусочек чужого разврата, сколько знаменитый магазин «Алко», где по весьма доступной цене продавалось вино в литровых картонных упаковках на манер молочных. Пакеты эти моряки называли кирпичами и покупали весьма охотно.