Михаил Коломенский - Чай вдвоём в Литературной газете

Ковидные теперешние дни заставили отложить издание – никто не скажет, на сколько. Но его идея, поселившись во мне, принялась искать выход, и я решил опубликовать свои рассказы сам – то есть с помощью ЛитРеса.

В них ничего не выдумано (я о фактической основе). И не преувеличено. Приходилось даже преуменьшать: жанр. И до Бухвальда, конечно, я не дотянул. Он не грустил.

«Литературная газета. Юг России» 15.12.1999

В этот раз Виктор Петрович, придя ко мне, отказался сесть и долго выхаживал по кухне взад-вперёд. Чтобы ему удобней было ходить, я снял с верёвки полотенце и носки и поплотнее устроился в уголке.

– Я не знаю, что думать, – сознался он наконец.

– Ну, тогда ничего не думай, – посоветовал я. – Мозг ещё не готов. А когда будет готов – само что-то подумается.

– РПЦ стремится срастись с государством, – сказал Виктор Петрович. – А криминальные структуры стремятся войти в государственную власть. И я не знаю, кто кого опередит.

Мне стало интересно.

– Что такое РПЦ?

– Русская православная церковь.

– Религию сейчас лучше не трогать, – предостерёг я. – Тем более, православную. Можно и триндюлю получить.

– Я не религию! Я церковь. Разницу понимаешь?

– Конечно.

– И о срастании с властью – это не я придумал.

– Конечно.

– Так вот…

– Прости, – перебил я. – А какая разница – срастись с властью или прийти во власть?

– Тут технический момент, – объяснил Виктор Петрович. – С властью срастаются тогда, когда в неё нельзя прийти. И наоборот: приходят, когда нельзя срастись. Но я о другом. Вот представь: криминал входит во власть, и тут церковь как раз подоспела – и что тогда получается? Криминал оцерквляется? Или церковь криминализуется?

– Криминализируется, – поправил я.

Он подумал.

– Да, ты прав, – сказал он. – Криминализируется.

«Чёрт побери, – подумал я. – Если ещё и церковь криминализируется, тогда совсем хана. Но должен же быть какой-то выход!..»

К счастью, мой мозг оказался в большей готовности, чем мозг Виктора Петровича. В следующий миг я этот выход нашёл.

– Церковь не может криминализироваться, – сказал я.

– Почему?

– По определению. Церковь – она вся специально против всего такого.

– Какого?

– Незаконного. Вспомни: при коммунистах батюшки сотрудничали с КГБ. Это же общеизвестно. Не с организованной преступностью, а с КГБ. Так сказать, антикриминал.

– А сейчас они с кем сотрудничают?

– Сейчас должны с ФСБ.

– Точно?

– Ну, не знаю. Надеюсь, да.

– А говорят, что ФСБ сама с криминалом связана.

– Плюнь тому в глаза, кто это говорит.

– Как же я могу плюнуть в глаза близким людям?

– Это кому?

– Например, тёще. Вот ты – попробуй. Подойди и плюнь в глаза своей тёще. Что в итоге получится?

– У меня нет тёщи.

– А, да, – вспомнил он. – Легко тебе советы давать!

– А у тебя что, тёща – близкая? – спохватился я.

– Ещё как близкая. В одной комнате.

– А, да, – вспомнил я. – Конечно. Это не жизнь.

– Конечно, – сказал он. – Но почему я должен плевать ей в лицо?

– В глаза, – поправил я. – Это логично вытекает. Если бы ФСБ криминализировалась, то они бы там тоже стремились во власть. А они не стремятся.

– Действительно… – Виктор Петрович задумался.

– Из ФСБ – я имею в виду: из действующего состава – кто-нибудь когда-нибудь куда-нибудь баллотировался?

– Да вроде нет.

– Вот то-то. Значит, она – не криминальная.

– Значит, не криминальная, – с облегчением согласился Виктор Петрович.

– Ну, слава богу. Хоть кто-то.

– Слава богу.

Мы удовлетворённо выпили чаю, и Виктор Петрович ушёл.

А я остался. И перед сном ещё долго думал: «Ну, слава богу! Слава богу!»

«Литературная газета. Юг России» 22.12.1999

– Ну, вот, – сказал Виктор Петрович. – Вот мы и дожили.

– Да, – сказал я. – А собственно, до чего?

– Как до чего? До двадцать первого века.

– Ещё год доживать, – уточнил я с удовольствием. С некоторых пор я перестал приветствовать быстрый ход времён.

– Какой ещё год?.. Всё! Уже!..

– Ошибаешься, – сказал я. – В новом году мы продолжим жить в старом веке.

Виктор Петрович вскочил.

Стало очевидно, что придётся объяснять. Я сел поудобней.

– Давай посчитаем. Вот наступает две тысячи первый год…

– Двухтысячный, – перебил Виктор Петрович.

– Ладно. Двухтысячный. Но после него – какой?

– Две тысячи первый.

– И вот он наступает. Две тысячи первый, десять тысяч первый, сколько угодно первый – если он первый, то, значит, он первый?