Лилу Деймон - Письма Ктулху

– Хммм, – после продолжительного гробового молчания изрек Борзый.

– Это, значит, согласны, – шепнул Шуба, мягко подталкивая Поликарпа Фадеевича к выходу. – Жди.

***

Вечер удался. Хрон, Шуба и Борзый так вжились в роли Трех Граций, что даже Петр Фадеевич почти поверил. А о супруге его и говорить нечего. Сошлись на том, что стихи ее настолько опережают свое время, что оно вряд ли когда-нибудь их догонит. Прощаясь в дверях, Буся Козырькова обняла Борзого и горячо зашептала :

– Знаю я, что стихи говно. Но Карпуша… то есть, Поликарп, он ведь Муза. И когда я эту херню сочиняю и читаю, у него лицо …такое… такое… и глаза… и весь он… светится. Понимаете?

– Хочется плакать и на колени встать, и весь мир, и подвиг, и прочее и прочее… Понимаю, да, – ответил Борзый.

– Надеюсь, он хорошо вам заплатил за этот фарс.

– Будьте спокойны, барышня, – дыхнул ей в ухо Хрон, – сполна.

– Спасибо, – потряс руку Поликарпу Фадеевичу Шуба, – мы в чертоги. Переваривать пережитое наслаждение.

***

– Этот гондон правда нас не узнал, или просто тупой?

– Не гони, Аглая, бочка то вернулась.

– Мне обидно! Все равно, что матерей родных не узнать! Эвфрозина, ты чего молчишь?!

– Вернусь в чертоги, запишусь в группу анонимных нектарных амброголиков, довольна, Талия?

– Какие же вы сучки!

– Если бы! Всего лишь Грации.

***

Провожая взглядами удаляющихся в закат алкоголиков, Поликарп Фадеевич с супругой лучились счастьем и желанием подвига.

Обрывок одиннадцатый

В маленьком сонном Городе слух о картине распространился со скоростью лесного пожара.

– Говорят, это самая великая картина всех времен, – говорили одни.

– Величайшая, – уточняли другие.

– Она написала себя сама, – перешептывались третьи.

– Взглянувшие на нее поняли красоту мира, – вздыхали четвертые.

И все в нетерпении повторяли, глядя на единственную ведущую в Город дорогу.

– Ну когда же, когда?

Она появилась вдруг. Просто возникла посреди главной площади в сопровождении строгого смотрителя.

Он небрежно отбросил прикрывающую ее ветошь и сделал приглашающий жест.

Жители Города недоуменно переглядывались. И это всё? Пустой холст?

– Обман! – по рядам поползло возмущение.

Картина встрепенулась и пошла радужными пятнами. Они переливались, пульсировали и мерцали.

– Не может быть, – выдохнул кто-то в толпе. – Тот самый цветок. Я подарил его ей… На первом свидании. Сорвал с клумбы, спрятал за пазуху и нес через весь Город… Сердце так билось… Мы были самыми счастливыми…

– Брехня! – раздался вскрик. – Какой цветок?! Это дом моих родителей, еще до развода. Вон и садик, и яблоня, я с нее упал и ногу сломал. Хотел сорвать самое красивое яблоко для мамы. Она тогда так испугалась, все повторяла, что любит меня просто так, без подвигов. Счастливое было время…

– Нет! – перебивая друг друга, зазвучали голоса, – не дом, не цветок! Океан в тот год! Шкатулка с той самой мелодией! Те самые ботинки, в которых можно легкой обойти целый свет! Та самая улыбка, за которую готов был отдать жизнь!

Тот самый… То самое… Та самая…

– По одному, пожалуйста, – скрипнул смотритель. – В очередь.

Жители послушно выстроились друг за другом. Протянулись через Город пестрой лентой. Пульсирующей, волнующейся и шепчущей: «Чувствую. Чувствую».

Первыми сдались старики. Слишком много сожалений. Последними – грудные младенцы. По той же причине.

Картина вбирала их в себя нежно, настойчиво и жадно, пока не остались лишь оболочки. Лишенные боли, сожалений и надежд.

– Ещё! – приказала картина.

– Разумеется, – сухо кивнул строгий смотритель, разворачивая карту.

На их пути еще полно маленьких сонных Городов.

Красота мира требует жертв.

Обрывок двенадцатый

– Нужно совершить что-нибудь символическое. Ритуал отказа от пагубной привычки, – втолковывал страдающему похмельем коллеге Борис Петрович, клерк одной из многих мелких невнятного назначения контор, разбросанных тут и там по Вселенной.

– Типа подняться на крышу небоскрёба и скинуть оттуда граненый стакан? – кисло кривил бледные сухие губы коллега.

Ему хотелось каплю сочувствия и кружку холодного пива, но приходилось довольствоваться обществом Бориса Петровича, любителя компьютерных игр и дурацких советов.

– Или на гору, – Борис Петрович бросил мрачный взгляд на монитор. Ему никак не удавалось пройти эту чертову миссию.

***

Бомж Сидор, копаясь поутру в мусорном баке, нашел руку. Рука показала средний палец и нырнула вглубь, взметнув в лицо Сидору кучку объедков.