Марк Рабинович - Эпидемиологические рассказы

В прежние времена его часто посылали в дальние и не очень дальние командировки, где он всегда умудрялся вырывать свободное время чтобы пошляться по незнакомым улицам или проехать лишнюю сотню километров. Это в равной степени могла быть далекая, бурлящая незнакомой жизнью, экзотическая страна или спокойная, застывшая в прошлом веке провинция в двух часах езды на электричке. Его одинаково радовали как ажурные храмы в далекой Корее, так и немудреные сталинские постройки в глухих районных центрах. Но радовали только один раз, как женщины – непостоянного и неутомимого Дона Жуана. Город, в котором он побывал, улицы, по котором он прошелся, здания, на которые он успел полюбоваться, панорамные виды, которые отпечатались в его памяти, уже не способны были восхитить его вторично. Хуже того, мир начал становиться однообразным и блеклым. Он сужался год от года, скукоживался, становился скучным и пресказуемым. Новые города казались плохими копиями уже виденных, храмы и дворцы были похожи друг на друга как хрущевские пятиэтажки. Оставались, правда, еще неизведанные места, но и они были подозрительно похожи на что-то из уже виденного. Поэтому его больше не тянуло выходить из дома на знакомые до отвращение улицы.

Но ведь так было и раньше, до карантинных мер, не правда ли? Вот только до введения пропускной системы приходилось выходить для поездок в офис, для непременных визитов к родственникам или еще куда-нибудь, куда его требовательно вели неписанные правила социума. Подобные действа давно уже стали для него рутиной, неприятной обязанностью, которую он исполнял с некоторой, едва заметной ему самому, долей брезгливости и неприятия, подобно тому как иной порядочный семьянин выполняет свой супружеский долг. Этот самый семьянин давно уже равнодушен к этому процессу, но привычно и профессионально симулирует энтузиазм. И неважно, что это: унылый секс по пятницам или вынос мусора по нечетным дням. Новые же правила самоизоляции очистили его маленькую ойкумену от продолжающихся годами лицемерных социальных игр, оставили его, наконец, наедине с самим собой. Не об этом ли он мечтал все время, не этого ли хотел? Воистину карантин, это истинное бедствие для многих, был для него и благом и своего рода катарсисом. Он принес очищение от лжи, принес ту простоту и ясность, которая ранее казалось ему недостижимой. Так что же было не так? Откуда возник этот, хоть и почти незаметный, но все же явственно ощутимый диссонанс?

Утром второго дня карантина позвонила мать.

– Я очень волнуюсь, Вадя – нервно говорила она – Как ты там, совсем один? Не дай бог случись что и некому будет даже стакан воды подать.

Он не понимал, что такого с ним, здоровым пятидесятилетним мужиком, может случится и как ему волшебным образом поможет стакан воды. Но хуже было другое. Как оказалось, его вселенная не совсем замкнулась, еще не закуклилась, в ней оказался незакрытый просвет, в виде нескольких дюймов телефонного экрана. Эта ахиллесова пята сверкала розовым незащищенным эпидермисом и через нее могла проникнуть беспокойная зараза, нежелательная социальная инфекция. Туда уже пронзительно и бесцеремонно проникало беспокойства других за него. Мать, как всегда, была первой, но будут и другие, участливо выспрашивающие и беспокоящиеся. Наверное вскоре проявится его безалаберный брат, за звонком которого будет незримо маячить его серьезная и ответственная жена. Начнутся шуточки и прибауточки, за которыми будет скрываться то же беспокойство, что и у матери. Потом позвонит менеджер по кадрам, многоопытная дама из офиса, и будет умело и обстоятельно выяснять его душевный настрой согласно купленной накануне и тщательно проштудированной методички. Ее профессиональное участие будет безмерно раздражать, но придется сдерживаться и отвечать спокойными, сдержанными словами, совпадающими с теми, что написаны в методички обычным, не выделенным жирным цветом шрифтом. Но много хуже то, что он и сам беспокоился. Беспокоился за мать, отца, брата… Он беспокоился за обоих своих сыновей: и за того, до которого было два часа на электричке и за того, до которого было четыре часа полета. Что это было? Социальная привычка, результат многолетнего воспитания или даже впитанная с молоком матери? Или нечто другое? Он не понимал и это его тревожило. Он даже подумывал отключить телефон в надежде обрести полное спокойствие духа – достичь атараксии. Не выйдет, понял он. Поднимут на ноги службы спасения, полицию, выломают бронированную дверь и взломают душу.

Читать дальше