Ростислав Мурзагулов - Бабай всея Руси, или Операция «Осень Патриарха»

– Хорошо бы устроить в Тришурупе плацдарм такой… Засесть там части из вашей рабочей группы и начать готовить почву к переменам, как думаете? Вид у нее был заговорщицким.

О, что мы еще могли подумать об идее вернуться домой? Хотим! Хотим, хотим! Не хуже Маши из «Маши и медведя».

Василич, пожав плечами, переезд части нашего отряда акцептовал. Эвелина, не откладывая дела в долгий ящик, утащила, как питон в свою нору, сначала Слона в свой тришурупский офис, потом там же оказались еще пяток верных идеалам революции бойцов. Последним в офис прибыл я, получив сразу же кабинет, бронированный джип, громадную зарплату и приказ мне и остальным бойцам даже не задумываться о политике, по крайней мере, до тех пор, пока она не издаст обратного приказа. Тогда же нам были даны графики, планы по отчетам, отчеты по планам и тому подобная шелуха, занимавшая нас 24 часа в день, семь дней в неделю.

Поначалу мы успокаивали себя тем, что это такая военная хитрость, да и компании новой надо помочь на старте. Потом, когда мы узнали все детали общения Элеоноры с другими участниками концессии, стало понятно, кому и зачем нужно было, чтобы мы с утра и до вечера «продували макароны» (есть такое занятие для салаг в армии, чтобы без дела не сидели).

Желтому Элеонора рассказывала, как ловко она обезвредила Василича, обезглавив его пиаровский штаб. Василичу рассказывала, закатывая глаза, что Слава и его бойцы сочли, что всего уже добились. Воевать ни с кем не хотят, хотят к бабаевцам на поклон. Мне говорила, как Василич забурел в столице и как навсегда бросил идею вернуться домой, предал нас и отдал на съедение Желтому.

Надо сказать, что поначалу, случалось, ей верили, даже, бывало, выясняли отношения друг с другом. Потом, довольно скоро, все вскрылось – ведь слишком многими пуповинами были связаны все в этой истории, как враги, так и друзья. Я быстренько свалил от роковой красотки. Правда, вытащить остальных моих бойцов от жен, детей, больших зарплат, соцобеспечения, страховок и тому подобного обратно в бараки столичных политтаджиков у меня не было никакого морального права.

Так они и просидели в засаде до тех пор, пока красные не пришли.

Итак, часть штаба переехала на продувание макарон, оставшимся в столице было строжайше запрещено «заниматься Бабаестаном», все замерло в тоскливом ожидании.

Даже Желтый умерил свой пыл, приостановил чистку рядов, перестал нарезать круги по столице в поисках всякого жулья и гимнасток, сосредоточившись на выполнении своих прямых обязанностей.

Вдруг, откуда ни возьмись, Желтому счастье привалило, откуда он его совсем не ждал.

Влиятельный ферзь из-за кремлевской стены – Наружкин вдруг решил «присмотреться» [42]к Роману Семенычу.

Сложно сказать, откуда вдруг у него возникло такое желание. Возможно, в какой-то момент генералы подумали, что раз Бабая и Желтого так не любят либералы во главе с Митей и Юревичем – то они, стало быть, априорно должны Бабая и Желтого любить. А эта парочка тоже должна у кого-то искать спасения от либералов, а у кого еще, как не у генералов?

Надо сказать, что к тому моменту спеси у Желтого поубавилось, и он готов был искать спасения хоть у черта лысого, лишь бы ему, как минимум, дали еще покомандовать в Бабаестане, а как максимум – сменили на него Бабая.

Поэтому Желтый, как говаривают среди чинуш, долго «гладил галстук» [43]перед встречей с Наружкиным, продумывал, что ему сказать, изучал, как можно ему понравиться, готовился дать все существующие в природе клятвы на крови и произнести слова любви.

Мы (чисто по инерции, не подумайте, что нарушили приказ, а Василич вообще был не в курсе) продолжали присматривать за Желтым и знали, на какую высоту он приглашен пообщаться.

Эта новость нас сильно опечалила, и мы стали думать, что бы такого противопоставить Наружкину в его вполне здравых рассуждениях, что Желтый будет ему по гроб жизни обязан, сделай кремлевский деятель ставку на него.

Были мысли, конечно, перед самым визитом Желтого вылить какую-нибудь новую порцию компромата на оппонента. Но Наружкин – тертый калач, и прекрасно понял бы, что случайно такие выхлопы перед такими смотринами не происходят, и не придал бы «черносливу» [44]особого значения. К тому же, полагаю, Наружкин ни секунды не сомневался в достоверности многих сведений о фигуранте. И как настоящий разведчик, полагал, что если на контрагента есть что-то, то вербовать его несоизмеримо легче и соскочить у такового шансов почти нет.