Валерий Брусков: Аладдин

Мишка — «Бандерлог» поправил на остаточно ноющей после недавнего инцидента спине тощий рюкзак с собранной за последние полчаса пустой посудой и, прихрамывая и постанывая, потащился родным маршрутом вдоль полотна железной дороги.

Было ещё довольно темновато для плодотворной работы, учитывая многодиоптрийную Мишкину близорукость. Раньше он дольше спал и трудился при гораздо лучшем освещении, но два дня назад напоролся-таки на хорошо организованных конкурентов в бизнесе, которые тут же экспромтом устроили Мишке показательную взбучку, совмещённую с грабежом, после чего он лежал стонущим пластом больше суток, пока чавканье пустого желудка не заглушило крики боли в избитом теле. Мишка собрал остатки не выбитых побоями сил и поволокся на заработки затемно, надеясь на то, что агрессивные конкуренты ещё спят. Слабый голод сильнее даже самых сильных страхов.

Мишка подобрал очередную «чебурашку», сброшенную ночью с проходившего мимо этих мест поезда, щуря выцветшие глаза, осмотрел её со всех сторон, ощупал пальцами горлышко, проверяя его целостность, и сунул бутылку пока в сумку.

Мимо с шумом прошла ранняя электричка, и Мишка проводил её жадным взглядом импотента, увидевшего роскошную женщину. В электричках много пьют всякой всячины, опорожняя посуду, но там своя мафия, а костей в теле Мишки — «Бандерлога» было слишком мало, чтобы подставлять их всем возможным тумакам.

Мишка стал осторожно спускаться с насыпи. Если из поездов что-то выпадает, то теоретически всё обязано скатываться под откос. Тут водятся остроугольные камни, но иногда бутылки в них и промахиваются. Раньше на разовый улов можно было прожить несколько дней, но накатилась инфляция, появилась прорва импортных напитков в неприёмной посуде, а цена на отечественную стеклотару упала до неприличных размеров, так что пахать на этом трудовом фронте приходилось не меньше, чем шахтёрам в давно истощившейся шахте.

Было уже достаточно светло для ориентации в пространстве. Мишка наконец сполз в заросший непролазным кустарником до безобразия железнодорожный кювет. Тут было полным-полно всякого и всяческого хлама, на который легчали проносившиеся мимо поезда. Под ногами шуршала бумага, и хрустели бренные останки погибших пивных ёмкостей. Мишка с трудом развернулся в густом кустарнике, цепляясь рюкзаком за ветки, и тут заметил бутылку.

Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы определить — импортная, такие в приёмных пунктах не берут. Мишка хотел уж было потерять к ней и без того мизерный интерес, но вдруг обнаружил, что бутылка запечатана. Он с гулким кряхтением согнулся, поднял её, ещё надеясь, что она всё-таки пустая, но бутылка была с чем-то и судя по весу.

Мишка глянул её на ещё слабый свет, но стекло, из которого бутылку отлили за далёким отсюда бугром, было совершенно непрозрачным. Мишка встряхнул её, однако она даже не булькнула, намекая на то, что заправлена доверху.

Мишке — «Бандерлогу» вдруг жутко захотелось заморского пойла, если, конечно, в бутылке не импортная самогонка под фирменной пломбой. Он сел на бревно, затёртое тощими задами таких же, как и он, бомжей, постукивая камнем, сколотил с горлышка бутылки сургуч, и вцепился в пробку оставшимися после всех тягот жизни зубами.

Пробка сидела прочно, как ей и полагалось. Истекая многоводной слюной, Мишка прихватывал её то так, то этак; она крошилась, но поддавалась с трудом.

Мишка был голоден, зол и упорен, поэтому пробка всё-таки уступила его хилому напору.

…Из бутылки тут же повалил густой дым, как из сильно дырявой дымовой шашки. Мишка уронил её на землю и с пробкой в прореженных бурной жизнью зубах опрокинулся за бревно. Дым столбом поднялся вверх, уплотнился, пытаясь сформироваться в трёхметрового верзилу, но сильно мешали ветки. Верзила пошевелил полупрозрачными плечами, чуть уменьшился, опустившись пониже, и окончательно превратился в голого до пояса здоровяка в пышных голубых шароварах и странной шапочке с кисточкой на стриженой «под Котовского» бугристой голове.

Бугай сложил на сильно рельефной груди неправдоподобно могучие руки и склонил голову.

— Турка ма ну ку… (Слушаю и повинуюсь, о, мой господин…) — сказал он невероятно сочным басом.

— Турка, что ли?.. — поинтересовался Мишка, взбираясь обратно на бревно.