Олег Измеров - Желудь на ветру. Страницы конспекта студенческой житухи.

— В какой запас?

— Не в запас, Маврикиевна, а запас. От слова "пасти". Наблюдать, значит. То есть, он его наблюл... то есть наблюдел... то есть наблю.... Да заколебала ты меня своей простотой! Молчи и не мешай читать!

"Копченым глазом запас. И выволок он меня к доске и спрашивает про двойной интеграл, а у меня с этим интегралом глухо, как в танке, и я чувствую, что пролетаю, как веник над Парижем. А он и говорит еще ехидным голосом: "Покажи конспект". Я и показал. А он мне комплимент сделал: "Если бы, говорит, Гоголь твой конспект увидел, он бы второй раз "Записки сумасшедшего" написал". А потом он перед всем потоком четверть часа речь толкал о том, что в институте учится надо. Я и сам знаю, да только все рано у нас ни один по математике не рубит, и содрать расчетку не у кого...

Только колхоз у нас — луч света в темном царстве. Когда мы первый раз туда поехали, то ихний гастроном за пять лет вперед план перевыполнил. А так жизни совсем не стало, хоть завертывайся в простыню и ползи к кладбищу, не создавая паники, пока еще можешь.

А вчера мне была выволочка. Сидел я на лекции о движении точки переменной массы в неоднородном гравитационном поле и по нечаянности заснул. И вызвали меня в деканат и втык сделали, и дали понять, что с учебой я накололся и со стипухой опять надерут. Только и остается, что бухать по ночам в общаге. В общагу залезаю через окно и сплю в недоремонтированной половине, потому что из отремонтированной меня студсовет выпер. Не знаю, как до конца зимы протяну. Преподаватели смотрят волками, а замдекан на меня зуб имеет. Миленькая Авдотья Никитична! Забери меня отсюда, а то помру".

— Боже, какой ужас!

— Ужас, Маврикиевна, ужас! Я ему так и ответила, что если жизнь эту свою пропащую не кончит, пусть домой не появляется.

— И что же он?

— Он? Это я тебе лучше в другой раз расскажу, а то некогда, порыла я!

— Что вы роете?

— Не что, а куда! В магазин порыла я, пошла, значит. Врубилась?

— Во что?

— И! И! Тебя, видно, не перевоспитаешь. Сколько ни говори, все без толку!

— А зачем вам меня перевоспитывать?

— Да уж верно, лучше не браться. Живи, как знаешь, а я пойду. Прощай, Вероника Маврикиевна!

— Хо-хо! Прощайте, Авдотья Никитична!

ПАНТЮХИН И БУТЫЛКИКуда бы ни поехал Пантюхин на практику, всюду у него возникали проблемы с бутылками.

Скажем, в Полтаве главной трудностью было, куда девать пустую бутылку. Полтава — удивительно чистый город, просто бросать посуду было неудобно и приходилось искать урну. Оставлять же бутылки в деповской общаге — девятиэтажке было весьма рискованно: оттуда запросто могли выселить и в деканат написать. Особенно после того, как предыдущая группа, побывавшая на практике, выломала в этой общаге дверь. Вот и приходилось Пантюхину каждый раз брать пустую бутылку на работу в депо и там закидывать на свалку.

И, когда практика заканчивалась, то студенты с депо рассчитывались, и, разумеется, это дело хорошо отметили. И после этого четыре бутылки остались.

Хорошие такие бутылки, из тонкого стекла. Одну такую как-то с аванса и большой жажды Пантюхин взял. И еще одну пива. И, как пришел в общагу, то по простоте кинул авоську на кровать, а когда звякнуло, было уже поздно. Причем пиво уцелело, а все остальное пропитало пантюхинский матрас, и он целую неделю испытывал танталовы муки от запаха, поскольку денег на другую бутылку у него уже не было.

Вот такие четыре бутылки тонкого стекла и остались. А все, главное, уже хорошо отметили, и сидят и смотрят на эти бутылки, поскольку никому не хочется по ночи идти на улицу и искать место, где их можно безопасно выбросить. А с утра на дизель успеть надо и везти их с собой, чтобы бросить по дороге, тоже никакого желания нет.

И тут Пантюхин встает и решительными движениями выкидывает все четыре пузыря прямо в окно.

Все так и ошалели. Под окнами деповской общаги располагался аккуратный и абсолютно чистый зеленый газон. За время практики никто не видел на нем даже окурка. Пантюхин уверял, чтио этот газон как настоящая английская лужайка. Хотя настоящих английских лужаек он сроду не видел.

Родившаяся у всех мысль, что утром комендант общаги, увидя осколки на газоне, направит ректору письмо о неслыханном акте вандализма брянских студентов, совершенных на земле братской Украины, потрясла воображение. Свет был мгновенно погашен. Расходились молча, поодиночке.

Утром Пантюхин выглянул в окно — а на газоне ничего нет. Подмели.