Олег Измеров - Желудь на ветру. Страницы конспекта студенческой житухи.

Ну вот, нашли мы там вчетвером место, где стена и окно такое здоровое стеклянное... А вот от вина, что дружан притащил, ну никакого кайфа, и никуда оно не шибает, только назад просится. Я дружану говорю — ну чего ты, говорю, дрянь-то эту, да... Ну надо было с собой вообще принести, нормально, в виннике к открытию встать и принести. И бабам бы еще налили. А так только неизвестно чего от него будет, и тут то ли знакомиться, то ли еще чего. Не боись, говорит дружан, не боись, я, говорит, читал, и это вино, говорят, в самый кайф у этих, которые шпыняются. У французов этих, мушкетеров, черт бы их.

Ну вот короче...

Пантюхин стряхнул пепел в пустую жестянку из-под рыбных консервов в томате, откинулся с сигаретой в зубах до упора в стенку вагончика и задумался.

— Ну что короче-то? — раздались нетерпеливые голоса.

— Ну вот... с мысли сбили... Ну да вот в общем, у чуваков в квадрофонии замыкание какое-то случилось или что, в общем, музыка кончилось и мы пошли баб провожать. Ну я со своей иду... пешком пошли, время много, погода теплая... была... идем, значит, разговариваем, и вдруг чувствую, что жрать хочу, как удав. А оказывается, я потом узнал, вино это, апрезитив этот, эти французы, мушкетеры, значит, эти, в гробу я их видел, они его перед тем как пожрать употребляют. Представляешь, им там без этого винища смотреть на суп или котлеты вообще не хочется, заелись совсем. И пьют там немного-немного, вот как в коньячную рюмочку наливают, немного выпьют, бутылку опять под пробку — и жрать, жрать, все, что на столе стоит. А мы, представляешь, с дружаном, по полпузыря и без всякой закуси. И, значится, ни до чувихи уже, ни до чего, вот, знаешь, голодные львы в африканской саванне — мне их жалко. Мне их всех жалко, потому как понятно, как им теперь живется среди всяких антилоп и прочих козлов.

Листик с дерева, не знаю, с какого, сорвал и жую, чтобы просто чего-то жевать и думаю, что это сосиска из столовой. Чувиха еще спрашивает — "А чего это ты зеленые насаждения в городе жуешь?" "Да, говорю, жую, я в журнале "Наука и жизнь" прочитал, что это ценный, как его, ехиднокактус возвышенный средней полосы, вот. И очень его полезно после одиннадцати вечера жевать, это, говорят, способствует интеллекту и развивает предстоящие нервы." "У," — говорит, — "какие ты заумные вещи читаешь, а мы у себя в общаге после одиннадцати в монополию играем и как ты смотришь на то, чтобы составить компанию".

И только я задумался над этим предложением, как дождь внезапно хлынул. Вот прямо пару секунд покапал и ливанул. Даже жрать меньше хотеться стало. Я чувиху ветровкой накрыл — а дружан-то, понимаешь, когда собирались, все говорил — чего ты с ветровкой, как дурак попрешься, чего... А вот чего, да. Тут иногда и не знаешь, для чего какая вещь когда сгодиться может, вот в пенжиче подкладка для чего? для чего подкладка в пенжиче? А, вот, чтобы конспект за нее совать, а ни один портной не догадается. Ну и вот, добежали мы с чувихой до ближайшего подъезда, дождь, крупный дождь мочит, вот дивень тропический видел, нет? Я тоже не видел, так это еще сильнее. Дождь льет, жрать хочется, а на чувихе джинсы сели. Прямо на глазах от воды сели и по швам расползлись. У чувихи глаза — во! Фары у Жигулей видел? И еще говорит: "А чего ты на меня таким голодным, говорит, взглядом смотришь?"

Ну короче, обмотал я кое-как ей ветровкой талию, вроде гавайской такой юбки, и на автобус, хорошо, он из-за дождя пустые. До ее общаги доехали, а там вахтер, гад, пройти не дает, говорит, поздно, а у меня уже пузо танцует, как у йога и видения нирваны начались — ясно помню, в кастрюле еще макароны оставались, в шкафу полхлеба пшеничного, еще не черствого и сыр сулугуни граммов двести, а яйца кончились, мы купить забыли. Чувиха говорит — "Ты весь замер, погоди, я сейчас пойду переоденусь и тебе сюда на вахту чаю вынесу с халвой." Спасибо, говорю, я очень плотно, поужинал, мне бежать надо, к завтрашнему коллоквиуму подготовиться. И помчал, как дунул, автобус у следующей остановки обогнал и сел, и все перед глазами макароны, полбуханки и все прочее, даже яйца стал видеть, хотя их купить забыли. Только подъезжаю к общаге, только пулей на четвертый этаж — а там дружан сулугуни доедает, не говоря уже обо всем остальном. Ты, говорит, извини. так жрать захотелось, что ничего не помнил.

Такой вот кайф с первого разу.

— А с чувихой что потом было?

— А что должно было быть? — хмыкнул Пантюхин, — Все, как обычно.

Он придавил смятый бычок в жестянке и снова откинулся на кровать, молчаливо задумавшись о странных превратностях жизни.