Блез Анжелюс - Непринужденный цугцванг

– Потому что это уже не там.

– А когда я был там, то, где было это здесь?

– Там.

– А можно снова туда?

– Нет.

– Как-то всё это сложно и непонятно и, если честно, то я устал от этой бессмыслицы и общения с тобой, можно поспать?

– Валяй, только не долго, а то я буду скучать без тебя.

– А что будет потом, когда я проснусь?

– Ничего.

– Снова ничего?

– Снова ничего.

– И так будет всегда?

– Всегда-а-а!

– Ну и чем ты займёшься, когда снова останешься сам с собой? – спросил знакомый мне голос из темноты.

Я так и не понял, был ли это сон или нет…

ТТ@ 31.07.2019

«Глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый моей волей и мчащийся в никуда по багровой закатной степи, я часто думаю: где Я в этом потоке?»

Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»

Старик с вожделением смотрел на мартовское солнце, как будто этот свет становился частью его самого.

Пришла весна и сомнения, не покидавшие его все зимние дни, куда-то исчезли, как будто их и не было вовсе.

Под потолком его хижины кружился лёгкий сизый туман воспоминаний о тех сновидениях, которые посетили его в эту ночь, влажную и покрытую медной патиной, словно старый кувшин, который сейчас стоял на столе в ожидании своего хозяина.

Самопровозглашенный идальго потянулся всем телом и что-то, неуловимо быстрое, словно разряд тока, пробежало внутри него, наполняя все его внутренности энергией и какой-то тёмной силой.

За окном было слышно, как старый Росинант нетерпеливо переступал с одной ноги на другую, цокая копытами о землю.

Хотя, может быть, это были просто остатки сновидений, ещё не до конца растворённые в ничто.

Что-то неощутимое и неизвестное подсказывало старику о том, что именно сегодня ему предстоит совершить подвиг, равных которому он ещё никогда не совершал.

Его рука сама собой потянулась за мечом, который стоял рядом с кроватью, но неожиданно наткнулась на небольшой конверт серого цвета, о котором старик совсем не помнил.

Из конверта выпал желтоватый листок, испещрённый то ли мелкими латинскими буквами, то ли стенографическим письмом, то ли и тем, и другим вместе взятым. Вслед за листком оттуда же выпал какой-то рентгеновский снимок, изображение на котором напоминало собой географическую карту, показывающую непонятную местность в ночное время. В центре снимка густым мраком чернело пятно, которое можно было принять за чёрную дыру, затерявшуюся в глубинах космоса.

«Чудеса, да и только!», – подумал старик и, налив из медного кувшина в стакан густого, цвета венозной крови, темпранийо, сделал большой глоток.

Сразу что-то внутри него заурчало и задвигалось, как будто бы пришёл в движение плохо смазанный мельничный механизм.

– Одним подвигом больше, одним подвигом меньше! – произнёс он вслух и его сухие тонкие пальцы ловким движением щёлкнули костяшками пожелтевших черепов на ветхих дедовских счётах.

Новостей от Дульсинеи всё не было, хотя прошёл уже не один год со времени их последней встречи в Толедо.

Если бы он не был идальго, то, возможно бы, даже ощутил след солёной слезы на своей давно небритой щеке.

Розы и соловьи давно растаяли в ночных садах Ла Манчи, оставив ему напоследок лишь терпкий глоток густого темпранийо и пикантный вкус воспоминаний.

Он вновь закрыл глаза. Всё ему казалось сном, который вот-вот развеется и перед его взором предстанет другая реальность.

За закрытыми шторами век бултыхалось какое-то чёрное бездонное море.

«Странно», – подумал старик, – «почему я никогда не задумывался о том, что за границами сознания ничего нет?».

Он вспомнил о счастливых днях своих прошлых скитаний: пыльные дороги Ла Манчи, неудачливые разбойники на пути в Тобосс, чудовищные великаны ростом до небес, старая мельница, однажды принятая им за дракона, и его слуга, ленивый обжора и плут, Боже, как его звали?

Нарушив тишину, скрипнула половица, и старик мысленно представил себе, как медленно на цыпочках к его постели приближается Санчо, облачённый в старую ночную рубаху.

Он захотел открыть глаза, но не смог. Подать голос у него тоже не получилось. Тело застыло, как иссушенная зноем равнина в Риохе, на которой кроме ярко-желтого дрока уже ничего не росло.

Словно удар молнии, тело сотряслось от чудовищной боли, которая тут же утихла и пришло оцепенение.

Старик вглядывался в темноту, которая клубилась внутри него словно густой дым.