Блез Сандрар - Принц-потрошитель, или Женомор

Когда долго странствуешь, оставляя позади разные края, книги, людей, тебя подчас настигает желание остановиться…

Я прожил двенадцать лет в Париже (Шестой округ, улица Савойская, 4), однако всегда имел, да и теперь имею, еще несколько жилищ как во Франции, так и за ее пределами. Дом 4 по Савойской улице служил кладовкой для моего хлама: я забегал туда между двумя поездами либо пакетботами, чтобы вытряхнуть чемоданы, приткнуть на время какого-нибудь приятеля или наскоро полистать книжонку. Однако всегда торопился унести оттуда ноги и покидал сей кров с до отказа заполненной головой, но с легким сердцем и свободными руками…

Где-то на плоскогорье Иль-де-Франс есть старинная колокольня. У ее подножия приютился домик. В домике есть чердак, его дверь на замке. За той запертой дверью сундук, а дно у него двойное. В секретном отделении спрятан правазовский [1] Праваз Шарль-Габриэль (1791–1853) — врач, изобретатель шприца. (Здесь и далее, если не указано иное, примеч. переводчиков.) шприц, и в том же сундуке лежат рукописи.

Шприц, рукописи и сундук оставлены здесь на хранение заключенным, узником-испанцем; только не подумайте, будто это какой-то кот в мешке и я попался на удочку наглого испанца, позже упрятанного за решетку.

Видавший виды шприц не нов. Рукописи в жалком состоянии. Все это принадлежит Женомору. Но я-то получил сундук на хранение от… от… да от испанца же, черт возьми, узника, с какой стати называть здесь его имя…

Нет и надобности в пространном прологе, ведь сама эта книга не что иное, как пролог, сверх меры растянутое предисловие к полному собранию сочинений Женомора, которое я в один прекрасный день опубликую; мне только времени покамест недостает, чтобы привести их в порядок. Вот почему рукописи до поры упрятаны в сундук с двойным дном, а сундук задвинут на чердак, запертый на замок чердак маленького домика, что у подножия колокольни в глухой деревушке, меж тем как я, Блез Сандрар, продолжаю колесить по свету, оставляя позади разные страны, книги и людей.

Что до стран, их много; что до книг, вот одна перед вами; что до людей, я их знаю без счета и более, а все не устал узнавать новых; но в жизни не встречал никого, кто был бы столь крепок телом и духом и столь близок моему сердцу, как бедный малый, приславший мне нижеследующее письмо; прошлой весной, вот когда это случилось. (Я в ту пору был в Бразилии, в Санта-Веридиане, жил на фазенде, и, когда прочел это, все померкло вокруг — синее тропическое небо, багровая земля Южной Америки, моя жизнь среди вольной природы в обществе коня Кенаря и кобеля Санди; все вдруг показалось мелким, ничтожным, и я поспешил назад, в Европу. Человек умер, только что испустил дух в четырех стенах, на рассвете, с горлом, передавленным гарротой, вывалив язык… как на офорте Гойи…).

11 мая 1924 года, 2 часа ночи, камера смертников, Монжуик

Дорогой Блез Сандрар, обращаясь к вам, я знал, что вы сделаете все возможное и невозможное, но добьетесь от короля Испании особой милости: чтобы я был предан казни без промедления.

Это свершилось; как ни трудна была задача, вам она удалась: меня казнят на рассвете, спасибо, благодарю от всего сердца.

Испанский гранд (таков здешний обычай) этой ночью составляет мне компанию в камере смертников; он дрожит и молится, молится и дрожит; взывает к Господу, трепещет. Очаровательный молодой человек, из тех, кого встречаешь на площадках для гольфа в Англии, да и вне ее; он впал в изумление, обнаружив, что я не внушаю ужаса; ему же полагалось испытывать ко мне физическую гадливость (цареубийца, подумать только!), и вот он ошеломлен, что видит перед собой не прыщавого хулигана из предместий или выродка-анархиста вроде тех, каких обычно показывают в кино. Заметив, как его передернуло при виде моей культи, я объяснил, что потерял ногу на поле брани; тут мы потолковали о войне, обходительно, учтиво, словно в клубе, и он на добрых четверть часа забыл, что привело его сюда…