Лион Измайлов - Засланцы

Синичкин молчал, смотрел в окно. Доехали до дома отдыха. Семёнов оставил Синичкина у администратора корпуса и забежал внутрь. Что уж он там говорил, неизвестно, но только, когда Синичкин потом вошёл в корпус, с ним почему-то разговаривали шёпотом. Женщина с крашеными буклями говорила, озираясь:

– Не волнуйтесь, товарищ Куравлёв, мы вам верим. Пришлют путёвочку, тогда и оформим. А мы вас тем временем в отдельный номерочек, чтобы никто не тревожил.

– Нет, – сказал Синичкин, вспомнив, что номер у него двойной. – Нет, я хотел бы жить с товарищем Семёновым, если, конечно, можно.

Среди администрации пошёл шёпот:

– До чего же скромный.

– Вот молодец.

– Вишь, с народом хочет побыть.

И Семёнов, гордо улыбаясь, пробасил:

– Эт-та по-нашему. Уважаю, – взял чемодан Синичкина и направился в сторону жилого корпуса.

А Синичкину ничего другого не оставалось, как схватить тяжёлый семёновский чемодан и потащить его вслед за Семёновым. Регистраторша шла следом и говорила:

– Вы только не волнуйтесь. Никто, кроме вас, меня и товарища Семёнова, ничего знать не будет. Все так и будут думать, что вы – это не вы. А вы в очках, и всё в секрете. Только вы, я и Семёнов.

Но у двери корпуса она вытащила из кармана кучу открыток и попросила «Куравлёва» дать автографы для главврача, повара, истопника, сестры-хозяйки и брата сестры-хозяйки. Все они, естественно, уже знали о прибытии в дом отдыха Леонида Куравлёва.

Синичкину оставалось только молчать и подписывать открытки. А что ему было делать? Говорить, что он Синичкин? Без путёвки и паспорта. Ночевать на вокзале? Но и там бы его нашла милиция. Без паспорта докажи, что ты Синичкин, а не верблюд. Можно было, правда, снять дня на три комнату вблизи всех мыслимых удобств и подождать, пока почта не принесёт документы. Но Синичкин уже на всё махнул рукой, доверившись Семёнову. То есть так же, как когда-то с институтом, пошёл на компромисс со своей совестью, забыв на некоторое время, чем это может грозить совестливому человеку. Эх, была не была! Что будет, то и будет! И всё, конечно, было: через час весь дом отдыха уже знал, что приехал артист Леонид Куравлёв.

За ужином вся столовая украдкой поглядывала в сторону популярного артиста.

Официантка, заглядевшись, наложила Синичкину столько гарнира, что съесть его он не смог бы и за сутки. Хорошо, что рядом был Семёнов, и ему на это потребовалось целых пятнадцать минут. Народ перешёптывался, передавая друг другу по секрету, что это артист Куравлёв, который не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что он артист Куравлёв, и потому называет себя Владимиром Синичкиным. Этому перешёптыванию способствовало то обстоятельство, что соседи по столу, муж и жена, представились Синичкину и Семёнову, а Синичкин в ответ тоже представился: «Владимир». Это сразу стало предметом обсуждения.

Дня два шли пересуды. Одни спрашивали, почему это артист Куравлёв отдыхает в доме отдыха «Спартак», а не в санатории «Актёр». На что другие резонно отвечали, что Куравлёв хочет быть в гуще народа. Именно здесь, в этой гуще, изучает он черты нашего современника, которые потом так точно воспроизводит на экране. В связи с этим несколько дней подряд на пляже возле «Куравлёва» располагалась та часть отдыхающих, которая готова была представить свои самые лучшие черты для изучения лицедею Куравлёву. Но в основном Синичкина не трогали. Ну, Куравлёв и Куравлёв. Тем более что не задаётся, не пьёт, не скандалит, к женщинам не пристаёт, то есть не даёт никакой пищи для разговоров. Ну и привыкли. И он тоже привык к своему сладкому существованию и даже стал рассматривать хорошеньких девушек.

Надо сказать, что на юге это возникает очень быстро – желание рассматривать хорошеньких девушек. Всё здесь, на юге, способствует рассматриванию хорошеньких девушек. И тепло летних ночей, и яркое звёздное небо, и ритмичный шум моря, свежий воздух и хорошее питание, а главное, абсолютное бездействие, то есть делать совершенно нечего и волей-неволей приходится об этом думать. Некоторые даже пытаются заниматься спортом. Но это мало кому помогает. Гонимые мысли вновь и вновь возвращаются в голову, не занятую более серьёзными мыслями, сначала изредка, потом чаще и чаще, а потом просто постоянно начинаешь думать о том, что время идёт, а ты всё один и один. А все вокруг вдвоём и вдвоём, а некоторые даже втроём или вчетвером.

В первые дни глаза разбегаются, и ты, не желая промахнуться, выбираешь глазами самую красивую. Вскоре становится ясно, что она в свою очередь уже выбрала самого красивого. Поэтому невольно переводишь взгляд на других, менее красивых, но, как ты полагаешь, более умных. Но они почему-то тоже смотрят на других. Так проходит несколько дней, и ты вдруг замечаешь, что «все девчата уже с парнями, только я один», и тут ты уже не смотришь на тех, кто тебе нравится, а ищешь, нет ли тех, кому нравишься ты. И замечаешь, как на тебе время от времени останавливается взгляд скромных глаз юной особы, на которую ты вначале и внимания не обращал, настолько она была незаметной среди ярких и разодетых южных красавиц. А теперь – вдруг видишь, что она не то что не хуже, а просто значительно лучше всех остальных. И ты удивляешься, как же раньше её не видел. Ведь это она, суженая твоя, а ты, чудак, разгуливаешь и раздумываешь.