Владимир Сумин - Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

— Мы пойдем другим путем!

Это было уже второй раз. Кто-то ее запомнил. И даже произнес потом вслух на партийном съезде. Ее приняли как директиву — сразу и безоговорочно. И следовали ей неукоснительно.

С тех пор перестали строить хорошие дороги. Так — умнут, утрамбуют и катайся. Да и зачем стараться, если партия в любой момент заявит:

— Мы пойдем другим путем!

Историю про другую дорогу рассказывают и по-иному. Якобы эти замечательные слова он впервые произнес в еще детском возрасте. И произошло это в Кокушкино, летом.

Лето было любимым временем года будущего вождя мирового пролетариата и его братьев и сестер. А любимым местом деревня Кокушкино, где у семейства Ульяновых располагалось именье и где оно обычно проводило летние каникулярные дни.

Время в Кокушкино в забавах и развлечениях текло незаметно и интересно. Детишки резвились на лугу, играли в салочки и пряталки. Девочки рвали цветы и плели венки. Брат Саша неутомимо швырял камни — тренировал тело.

Разгоряченные и вспотевшие ребятишки гурьбой неслись на пруд — купаться. Они с разбегу ныряли в воду, шлепали по ней руками. Визги, шум, крики оглашали окрестность.

Уставшие и голодные, они возвращались домой к обеду. А потом снова мчались на пруд по уже протоптанной тропинке.

Ребятишки были довольны и счастливы. Зато крестьянам это сильно затрудняло жизнь. Коровы ревут — их гонят на луг, а там вся трава вытоптана. Надо живность на водопой вести, а к пруду не подойдешь, там дети купаются.

Крестьяне бухнулись перед хозяйкой на колени.

— Барышня, уйми дитев. Коровы с голода пухнут. Чем осенью расплачиваться будем?

Мария Александровна, женщина умная, сразу сообразила, чем чревато подобное. И собрала детвору. Для наглядности она взяла лист бумаги, карандаш и счеты.

— Коровы, ребята, едят траву, — начала она.

— Знаем, знаем! — отозвались дети.

— И дают молоко.

— И брынзу! И брынзу!

— И брынзу тоже. Ее делают из молока. Только вы не еврейские дети, которые обожают этот замечательный продукт. Поэтому не надо кричать об этом громко.

Ребята притихли. А Мария Александровна продолжила:

— Если коровы не поедят травы, они не дадут молока.

— Только навоз, — подсказали дети.

— Голодные коровы не дадут ни молока, ни навоза. А будут только мычать. А теперь давайте посчитаем. Возьмем всех коров… — она отщелкнула на счетах костяшки. — Помножим на молоко, которое крестьяне не получат… — она снова задвигала косточками. — И в результате мы лишимся…

Она ладонью решительно переместила все костяшки влево, на листке бумаги крупно выписала цифру и обвела ее в кружок.

— Это будет в рублях!

— Да это же полный…

— Вова!

— Как же мы будем ходить на пруд? — захныкали младшие.

И тут Владимир Ильич веско положил руку на бумагу и произнес в первый раз свою историческую фразу:

— Мы пойдем другим путем!

Старшие — Саша и Аня — кивнули, и малышня затихла.

С тех пор у коров наладилось. Молоко они давали щедро. Ложка в сделанной из него сметане стояла как… В общем, стояла. Устойчиво.

Довольные крестьяне в холщевых тапочках, глиняных мисках и чашках несли оброк творогом, маслом, молоком, сметаной. Детишки уплетали продукты за обе щеки. И все были рады.

Как поется в известной песне: «Есть у революции начало, нет у революции конца».

А ведь удивительно верно подмечено. Иной раз в обед всего-то рюмашку хлопнешь. И такой разбег набираешь, что и к курантам не остановишься.

А как все началось у Владимира Ильича? Как его внесло в революцию? Как он — провинциальный паренек — сделался ниспровергателем строя?

Может месть за брата Сашу? Но это как-то уж очень слишком. В смерти брата виновато всего-то несколько человек: следователь, судья, прокурор. Зачем же крушить строй? Если каждый так начнет мстить за родню, у нас революции будут по пять раз на дню происходить.

А может, как говорят, проникся бедственным положением рабочих? Да тоже как-то не очень. С рабочими он познакомился много позже. И так сразу прочувствовать ну никак не успел.

Владимира Ильича самого частенько спрашивали:

— Как вы решили стать революционером?

— Увлекся.

— Чем?

— А вы вслушайтесь: пролетарская революция, свержение строя, рабочий террор, диктатура пролетариата.

— Музыка восстания? Грохот бурь и потрясений?

— Нет.

— Причастность к истории?