Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Григорий Александрович поглядел на Агриппину, желая понять по ее лицу, какое впечатление произвел его рассказ, но лицо Агриппины, оживившееся было поначалу, снова обрело свою всегдашнюю непроницаемость…

Снимая с вешалки свой новенький, необкатанный бобрик, он как бы между прочим заметил:

— На премию приобрел. В нашем ГУМе. К нему еще запасные меховые манжеты дали и воротник мутоновый. Я-то хотел, признаться, старое надеть… Мне из факирского халата очень шикарный ватничек в ателье сотворили — с оборкой и рукава модные, без обшлагов. Но наши отговорили. Уверяют, что ватники вышли теперь из моды. Тем более что я по такому делу приехал… без командировки, по личной, так сказать, инициативе…

— Развлечься, наверное, захотели, погулять… — сказала Агриппина, но гость энергично замахал руками.

— Что вы… типун вам на язык… Я потому и приехал сюда, чтобы рецидивов не допустить… Тут, говорят, у вас один профессор по рецидивам специалист. А то последнее время что-то опять, сознаюсь, тянуть на выпивку стало… Только я не поддаюсь… Я с этим пережитком решил бороться в союзе с медициной… А адресок Костин я вам отдельно на бумажечке переписал… Вот… Мало ли что в жизни надумается…

Одернув несколько раз короткие рукава своей обновки, Барыга церемонно поклонился и отправился в клинику на прием к прославленному профессору, специалисту по излечению алкоголиков от возможных рецидивов…

Через знакомого бухгалтера Морщицын узнал, что одна из представленных им справок признана ревизией весьма сомнительной. Но о какой справке шла речь, Морщицын дознаться не мог, и именно это принесло ему немало волнений.

Два дня пребывал Морщицын в неизвестности.

— Что-то вы сдавать начали, тестюшка, — не без некоторой радости сказал Карзинов, когда вдруг Морщицыну вручили повестку о вызове в ОБХСС по какому-то давнишнему и уже забытому стариком делу.

— Мало ли что у человека в далеком прошлом было, — ответил Морщицын. — Мне теперь такие повестки — хоть бы что. Во-первых — давность, во-вторых — возраст мой, не подлежащий осуждению, а в-третьих — уеду я отсюда. Махну в Сибирь. У меня там от третьей жены сын — знатный токарь. Я об этом в газетах прочел… Надеюсь, не откажет старику в приюте.

— Откажет, — решительно сказала Агриппина Леонидовна.

— Тогда я в суд обращусь.

— И суд откажет, — повторила дочь.

— Но я же отец…

Агриппина Леонидовна прыснула:

— Хорош отец, который узнает о сыне из газет. Да вы же его после войны так и не видели. Спасибо, чужие люди в детдом устроили…

— Все равно — Федор меня не выгонит… Ему его высокая сознательность не позволит. А вы с Антошей и без меня обойдетесь. Я для вашего счастья все сделал. Видит бог, все!

Старик вытер с трудом выжатую слезу и обратился к зятю:

— Вот получишь благодаря моему старанию новую службу, построишь себе дачку, заживешь в полном изобилии, а меня и не вспомнишь ни разу… Все вы теперь такие… Уж если родная дочь…

— Не в чем меня упрекать, — перебила старика дочь. — Сама свою жизнь искалечила, сама и исправлять буду.

Когда Агриппина снова ушла в свою комнату и уткнулась в книгу, Морщицын сразу же заговорил нормальным голосом, без всякой плаксивости:

— Насчет пружины моей все будет, как обещал, — сработает. А за это поможешь мне мебель и вещи завтра в контейнер погрузить. Одному мне не управиться, а грузчикам платить охоты нет.

С вещами Морщицына возни было много. Дотошный старик требовал от зятя тщательной упаковки, заставлял зашивать тюки ему одному известным способом: двойным швом и обязательно суровой ниткой, предварительно смоченной сахарной водой.

Провожал Морщицына один Карзинов — Агриппина Леонидовна провожать не пошла, сославшись на сильную головную боль.

Прощаясь, старик долго жаловался на современную молодежь, хотя имени дочери он ни разу не назвал, но Карзинов понимал, кого имеет в виду старик.

— Эгоисты проклятые! — ругался Морщицын. — О какой новой высокой морали может идти речь, если они топчут все принципы уважения и почитания родителей?!

— Ну, насчет родителей — вам виднее, — холодно, как бы мимоходом, заметил Карзинов, — а вот к мужу своему ваша Агриппина нечестно относится. Не ценит моего отношения, словно и не замечает. Целыми днями или читает, или огрызается, а я для нее немало сделал. Кто она была без меня? Никто! Тунеядец, можно сказать! Я ей социальное лицо выправил, фамилию свою дал, а что я получил?