Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Он двинулся дальше пешком, и тут попался ему навстречу военный патруль: старший лейтенант и два солдата с красными повязками на рукавах. Он обратил внимание, что они как–то особо его приметили и, обменявшись какими–то репликами, сначала бросили на него несколько быстрых взглядов, а потом один из солдат, маленький, кривоногий, точь–в–точь такой, каким был когда–то сам Чонкин, отделившись от своих товарищей, направился к нему наперерез. В Чонкине, по ожившему вдруг в нем атавизму, мелькнула мысль немедленно дать деру, и он даже сделал шаг в сторону, тут же опомнился, но не совсем, и полез в карман за паспортом.

Солдат был не только маленький, но и щуплый, с нездорового цвета прыщавой кожей.

– Отец, – сказал он, – дай три рубля, жрать охота.

Чонкин опешил. Он мог ожидать чего угодно, только не этого. С ним, в бытность его солдатом, случалось всякое, но милостыню он никогда не просил и не видел, чтобы другие солдаты просили, тем более что прямо при офицере. Он опять полез в карман, но уже не за паспортом, а за деньгами. На ощупь вытащил одну из бумажек – оказалось, двадцать долларов, – сунул солдату.

Тот взял бумажку, стал вертеть ее в руках, спросил удивленно:

– Ты что, отец? Ты что мне даешь? – протянул руку, чтобы отдать купюру обратно.

– Твенти бакс – это мало? – удивился Чонкин, помня, что американские попрошайки бывают рады и четверти доллара, но тут подскочил офицер, выхватил купюру у солдата, сказал Чонкину:

– Данке шён.

И все трое быстро затопали прочь.

И Чонкин двинулся дальше.

В конце концов добрался он пешком до станции метро «Белорусская». Когда спускался по эскалатору, обратил внимание, что люди встречного потока почти все с мрачным выражением на лицах, похожи на шахтеров, поднимающихся наверх после тяжелой смены. На громыхающем поезде доехал до следующей станции – «Новослободской». Увидел туалет. Почувствовал, что стоит воспользоваться. Прочел вывеску. На ней было написано: «Туалет плантный. Писсуар – 20 коп., кабинка – 80 коп. Герои Советского Союза, Герои Социалистического Труда и кавалеры орденов Славы 3 степеней обслуживаются бесплатно». У входа женщина в синем халате принимала деньги и заплатившим за кабинку выдавала один квадратик туалетной бумаги. Выйдя из туалета, Чонкин завернул за угол и попал в какой–то двор, поразивший его своим видом. Среди голых деревьев стояли два мусорных контейнера, которые давно не убирали. Они сами были переполнены, и вокруг них валялись окурки, сигаретные пачки, обрывки газет, куски картона, старые консервные банки, ржавое колесо от детского велосипеда и дохлая кошка. Почва хлюпала под ногами и воняла, но люди пробирались через эту грязь торопливо и деловито, нисколько ею не удрученные, однако с такими же мрачными лицами, как и в метро. За помойкой, на составленных столбиками кирпичах вместо колес, стоял старый автомобиль, проржавленный насквозь, с дырами, вмятинами и без лобового стекла. Деловой человек, видимо, владелец машины, расстелив в грязи полотно ржавой жести, колотил по ней деревянной киянкой.

Заметив проявляемое к нему любопытство, человек поднял голову и спросил:

– Отец, закурить не найдется?

– Шур, – сказал Чонкин и, достав пачку «Кемела», одну сигарету ловко вытряхнул в грязные пальцы.

– Ого! – удивился человек. – Где это ты, батя, такие сигареты достал, в «Березке», что ли?

– Да так, – Чонкин не стал вдаваться в подробности. И поднес к носу собеседника зажигалку: – Репейр делаешь?

– Чего?

– Хочешь починить и ездить? – поправился Чонкин.

– Не ездить, а летать, – сказал собеседник и закашлялся. – Крепкие сигареты. На воздушной подушке летать буду. Жесть разровняю, сопло выгну. А компрессор ребята обещались в Жуковском утянуть.

– А на чем летать–то? На этом, что ль? – спросил Чонкин, указывая на останки автомобиля.

– А на чем же еще? Это ж «Победа», ты знаешь, что такое «Победа»?

– Ну, – ответил Чонкин уклончиво. Он не знал, что такое «Победа», потому что после победы без кавычек попал в края, где машины этой марки не выпускались, а похожие назывались «Опель–капитан». Чего тогда он, впрочем, тоже не знал, ему было не до того.

А собеседник его на самом деле и представить себе не мог, что кто–то действительно не знает, что такое «Победа». Он не сомневался, что этот пожилой человек знает, что такое «Победа», но предположил, что он может не представлять всех достоинств этой машины. И стал объяснять:

– Настоящая «Победа» – это же зверь! Ей уже тридцать лет, а еще практически на ходу. Вот кузов подрихтую да подварю, и еще сорок прослужит.