Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Статья 58.10. Влечет за собою…»

…Чонкин шел по дну оврага вдоль ручья, журчавшего меж камней. Сквозь журчание слышались ему какие–то слова:

– …совокупности совершенного, учитывая принцип сложения и повышения при особо отягчающих условиях военного времени…

Он наклонился к ручью напиться и увидел в нем чье–то лицо. Он думал, что это его отражение, но, вглядевшись, увидел вместо себя прокурора.

Было плохо слышно, и Чонкин окунул голову в воду, но увидел не прокурора, а Нюру, которая, обернувшись русалкой, манила его к себе, слегка помахивая ресницами и плавниками. Она что–то ему говорила.

– Чего? – переспросил Чонкин.

– Мыряй, – повторила Нюра. – Мыряй поглыбже.

Он нырнул. Ему казалось, что Нюра вот она, совсем рядом. Резкими гребками он пытался приблизиться к ней, но она уходила все глубже и глубже, она манила его, и он подчинялся, хотя и понимал, что обратно ему уж не вынырнуть.

– А, все равно, – сказал он себе самому и широко открыл рот.

Вода хлынула в него, забулькала в легких, запузырилась, и он, к радости своей, обнаружил, что дышать водой можно так же, как воздухом, и даже лучше, и, успокоенный, поплыл рядом с Нюрой, как рыба.

– Хорошо? – спросила Нюра, слегка щекоча его плавником.

– Хорошо! – сказал он, щекоча ее тоже.

– А виновным себя признаешь ли?

– Признаю.

– А бесовские слова говорить умеешь?

– Не, – признался он, – не умею.

– А я умею, – засмеялась Нюра и, сделав озорное лицо, быстро, по–чертячьему, залопотала: – Коммунизма, капитализма, фашизма, идеализма, катаклизма…

– Клизма! Клизма! – закричал Чонкин в восторге от того, что и ему вспомнилось бесовское слово.

Оба стали смеяться, бултыхаясь и переворачиваясь. Чонкин все кричал: «Клизма! Клизма!» – и вдруг увидел, что поток разделился, Нюра попала в одну струю, он в другую, расстояние между ними все больше и больше, и струя, в которую попал он, несет его к отвесной скале. И сквозь шум ревущего за скалой водопада вновь донеслось до него:

– …к высшей мере пролетарского гуманизма – расстрелу всего имущества нет места на нашей земле…

Поток вынес его на гребень скалы, и, зависнув над бездной, он глянул вниз и увидел пену и острые камни, торчащие из нее…

…Падая с табуретки, он успел вцепиться руками в перила и стукнул ногою в пол. И в тот же миг зал взорвался аплодисментами, а какой–то черт, длинноволосый, с бородкой, подскочив к сцене и выпучив глаза, завопил:

– Ти–ше ме–ряй! Ти–ше ме–ряй!

Чонкин удивился. Что значит «меряй» и почему тише? Потом услышал и увидел, что кричит не один этот черт с бородкой, а и другие, стоящие дальше. А потом и все, кто был в зале, повскакали со своих мест и тоже: «тише меряй, тише меряй», он только в конце разобрал, что на самом деле кричат не «тише меряй», а «к высшей мере».

56

За кулисами к Павлу Трофимовичу подлетел писатель Мухин и стал трясти его руку, заикаясь:

– Пэ–пэ–пэ–аздравляю! Пэ–пэ–пэ–ревосходно!

Подошел майор Фигурин, пожал руку молча.

Подошел полковник Лужин, улыбнулся:

– Слушал вас с чудовищным интересом.

Приблизился приезжий генерал, руки не подал, не улыбнулся, но проскрипел:

– По поручению товарища Берии передаю вам личную его благодарность.

Подходили еще какие–то люди, жали руки, говорили слова. Один только судья полковник Добренький, на время покинув судейское кресло, хотел выразить прокурору недовольство его отсебятиной, но, услышав, что отсебятина понравилась самому Лаврентию Павловичу, тут же переменил мнение и тоже поздравил самым энергичным образом. Прокурор принимал поздравления, но был хмур и отвечал односложно, прикуривал от одной папиросы другую и вполуха слушал выступавшего вслед за ним защитника.

– Товарищи судьи! – взволнованно начал тот. – Долг адвоката состоит в том, чтобы защищать своего клиента. По роду своей профессии мне приходилось защищать воров, грабителей, насильников и убийц. И каким бы тяжким ни было преступление моего подзащитного, всякий раз я находил в его действиях те или иные смягчающие вину обстоятельства. Но, товарищи судьи, советский адвокат прежде всего советский человек. И как советского человека, как коммуниста меня глубоко возмущают действия моего нынешнего подзащитного. Да, я защитник, – повысил он голос, – но, когда я вижу такого ужасного преступника, я невольно хочу защищать не его, а от него наш народ, нашу страну, нашу власть. И именно с целью зашиты всех наших завоеваний я решительно поддерживаю требование прокурора и считаю, что нет такой казни, которая могла бы хоть в какой–то степени соответствовать чудовищным злодеяниям подсудимого.