Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

Свет погашен, но я скоро не усну.

Я буду думать о Вере, о Зинаиде, о Главном?

Нет, я буду удивляться.

Вот атомы, ядра и прочие нуклоны, которых я в глаза не видел. Они глупые. Ну, совершенно идиоты. Только и знают, что вращаются. Их много, как комаров на болоте: десять в минус двадцать третьей степени. И вот эти спины и мезоны, которые ВЕЗДЕ ОДИНАКОВЫ — и а асфальте, и в макаронах, бывает образуют грандиозный коллектив: Ограниченную Вселенную.

Эта Вселенная ограничена пиджаком, брюками, несет на себе бакенбарды, опирается на микропорку. И в отличие от упомянутых макарон, камня и диван-кровати — которые тоже, так сказать, млечные пути! — Вселенная в пиджаке может ненавидеть, сморкаться стоять в очереди, писать отчеты.

Элементарные частицы ОДИНАКОВЫ, но почему-то одна галактика умная (свинья, человек), другая — абсолютный дурак (диван-кровать).

Ну, не чудо ли человек?

Да здравствует человек, который умнее диван-кровати!

Почему так?..

Или вот. Удивительное рядом.

Это из мира условностей.

Соседи. Наши кровати разделены шестисантиметровой стенкой. Мы знаем их интимно. И мы проживем с ними жизнь, так и не познакомившись (разные подъезды).

Просыпается и долго хнычет их мальчик.

Мать его успокаивает. Рассказывает ему сказку, похожую на судебный очерк «Случай в тайге», из «Литературной газеты».

Нигде не прописанные, давно не работающие родители, может быть, любители спиртного, чтобы уклониться от расходов на содержание своего младшего ребенка, отводят последнего в дремучий лес (тайгу) и оставляют его там на голодную смерть. Однако смышленый пострадавший скрытно отмечает дорогу камешками и, отчетливо представляя правовую сторону вопроса, возвращается по ориентирам к нарушителям средневековой законности. Родители-рецидивисты повторно обходят моральный и уголовный кодексы, и мальчик с пальчик снова в зеленом массиве (тайге). Общественность таежного поселка в лице… В лице Людоведа… Но это же не тайга, это джунгли… Джянгл… Два старика в набедренных повязках.

…Что-то бьется, хочет освободиться, вылупиться, трясется, гремит…

— Григорий! Ты будешь вставать? Или у тебя командировка?

— Что?.. Какая, к черту, командировка!.. Го-осподи! Когда я высплюсь?

— Мог бы записаться в какой-нибудь ГИПРО или ЦКБ.

— Записаться… Кинь носки. А я и пошел вчера. Кладу на зеленый стол журнал командировок по городу. Главный глянул на страницу назад. «Вы позавчера уже были в ГИПРОТРУБПРОМЕ. Как в вашем отделе с коэффициентом усидчивости?» Кобенится. Ведь и он, и я знаем, что командировка липовая. Медлит. Наслаждается. Шарит ручку. Противно, когда галактики врут. Врут взаимно. «Ой, говорю, вспомнил. Сегодня ехать не могу». И вытащил у него из-под пера журнал. Ну, что ж. Мне не будет забыт и этот микрокукиш.

— Какие галактики? Тебе бы отдохнуть, в самом деле.

Конец июля. Ливни сбили листву, и лето на скверах выглядит сентябрем.

«Сентябрь» у нас с Верой словно бы код военной операции. Точно «Барбаросса» или «Большой лев».

Мы по молчаливому уговору отчуждены, законспирированы.

Однако, вот сейчас, мы идем с ней вместе по асфальтированному въезду во двор нового корпуса клиники.

Обстоятельства нашего легального общения сегодня следующие.

Первое. Болен Петр Савельевич, отчим Веры, бывший замдиректора нашего СКВ, ныне пеноионер.

Второе. Старик не в ладах с зятем и поэтому с нами нег Семена Васильевича.

Третье. Сегодня я представитель месткома. У проф-казначея мной получены четыре рубля, каковые превращены в болгарский виноград и венгерские яблоки, арабские апельсины и бананы маленькой развивающейся страны с именем, похожим на название джаза.

Официальный пакет в левой руке дает мне право непринужденно поддерживать Веру правой.

Больничный корпус весь из прямых линий, стекла и плоских панелей.

— А что это за сверхкастрюля, забитая наполовину в землю?

— Конференцзал. Он же концертный. Здесь играют Шопена и Скрябина второстепенные лауреаты.

— В такой больнице, я думаю, няньки не вымогают рубль за смену простыни. Как тебе удалось поместить сюда старика?

— Бульон придется подогреть, — пощупала Вера бутылочку в сумке.

Пластиковый коридор. Белая палата-одиночка; я понимаю: этот комфорт — для безнадежных.

В постели лежит человечек с запавшими закрытыми глазами.

Так вот он теперь каков, наш «блюстатель порядка», правая рука Главного по части внутренних дел!