Леонид Ленч - Заноза [Рассказы]

Принцесса оборачивается к своему гранду.

— Слышишь, Вася? Оказывается, я разнузданно танцую!

Гранд хмурит белесые брови, густо краснеет.

— А по-моему, товарищ Мозговой, Клава танцует очень хорошо.

— Нам просто очень весело! — в голосе у Клавы Снегиревой дрожат слезы. — А когда тебе весело, то и танцуешь весело, от души! Правда, Вася?

— Правда, Клава.

Еще более тяжелый вздох. В глазах у товарища Мозгового — непреклонное осуждение.

— Просто очень весело! — он делает презрительный жест. — Вот так все и начинается!

Он переводит взгляд на Васю Шурыгина.

— И ты тоже… хорош! Девушка нарушает в танце с тобой общепринятые нормы скромности, откровенно западничает… поправь ее, объясни, приструни по-товарищески, в конце концов!

— Товарищ Мозговой, да я не нахожу…

— Помолчи!.. И не защищай ее! Тоже мне — рыцарь. Оделся грандом и сразу забыл, что он — комсомолец, ударник производства… борец за новую мораль. Ему, видите ли, «просто очень весело»! Хромает у вас на комбинате воспитательная работа, на все четыре ноги хромает!..

По щекам Клавы Снегиревой уже катятся откровенные мелкие, частые слезинки. Вася Шурыгин — благородный испанский гранд — потупился и молчит. Мозговой видит, что он переборщил, и уже сам не рад, что затеял этот нелепый, «серьезный разговор».

— Ну ладно! — говорит он уже другим, не проработочным, а своим нормальным человеческим голосом. — Чего это вы так… ощетинились, ребята?! Идите, танцуйте, но… учтите мое замечание!

И в эту минуту в гостиной появляется пожилая гардеробщица в форменной куртке с зеленым воротником и обшлагами. В руках у нее сверток, перевязанный толстой бельевой веревкой.

— Я вас в зале искала, товарищ Мозговой! — объявляет она умильно. — А вы туточка, оказывается! Костюмчик вам принесла. Вы уж извините, товарищ Мозговой, — все, что осталось у нас!..

Товарищ Мозговой берет у нее сверток, развязывает веревку: оставшийся костюмчик — это монашеская ряса, веревка полагается к ней как пояс. Поколебавшись секунду, он быстро надевает рясу и, подпоясавшись бельевой веревкой, подходит к зеркалу.

Пестрый «галстук в подштанниках» не очень-то гармонирует с грубой рясой бродячего францисканца, но если его прикрыть… Мозговому нравится его отражение! Он оборачивается к Клаве Снегиревой и Васе Шурыгину. На его лице снова появилось выражение надутой значительности.

— Ну как, ничего? — спрашивает он у молодых людей и тут же сам себе отвечает: — Сатирическое разоблачение служителей культа. По-моему — здорово! Как по-твоему, Снегирева?!

Клава Снегирева, потушив улыбку, кивает головой:

— Очень здорово, товарищ Мозговой.

— В самую точку! — подтверждает Вася Шурыгин.

— Пошли танцевать! — командует Мозговой. — Только корону эту свою сними. На черта она тебе нужна?! И косынкой хоть прикройся!

…Оркестр в зале играет чинный, добропорядочный, скучный, как прошлогоднее расписание дачных поездов, дедушкин и бабушкин танец — падепатинер.

При лавке имеется каморка — крохотная фанерная нора без окон, отделенная от других помещений перегородкой, тоже фанерной.

В нору втиснуты кухонный колченогий стол, накрытый зеленой, выцветшей, залитой чернилами бумагой, и два стула: один — для посетителей, другой — для Ивана Трифоновича, заведующего лавкой, или «потребиловкой», как называют его торговую точку в селе.

На столе стоит телефон и перекидной календарь. Тут же лежат большие счеты.

На двери, ведущей в каморку, кнопками прикреплен кусок картона, на нем рукой самого Ивана Трифоновича написано крупно и четко:

Заведующий И. Т. Макаев.

Прием граждан по мере надобности.

Иван Трифонович называет каморку своим кабинетом. Если в лавке недовольный чем-либо покупатель поругается с продавщицей Фросей, миловидной капризной бабенкой с зелеными кошачьими глазами, Иван Трифонович, бросив на бушующую Фросю строгий предупредительный взгляд, говорит так:

— Ефросиния Сергеевна, заткните фонтан вашего красноречия, прошу вас убедительно!

И — к покупателю:

— А вас, гражданин, попрошу пройти ко мне в кабинет для уточнения ваших претензий, чтобы не нарушать нормальный процесс торгового оборота!

Такая изысканно-строгая манера речи обычно ошеломляет самого крикливого и самого нервного покупателя. Он сует подозрительно легковесный брусок мыла, из-за которого разгорелся весь сыр-бор у него с Фросей, в авоську и молча уходит из лавки, не нарушая «нормального процесса торгового оборота».