Геннадий Демарев - Жизнь как она есть

Между тем, пение, достигнув апофеоза, внезапно прекратилось. Знаменитость со своего балкона куда-то исчезла.

Анна, с жадностью впитывавшая в себя каждый оттенок этого волшебного голоса, продолжала стоять в той же позе. В её взгляде можно было прочесть непередаваемое разочарование.

Даже у детей настроение как-то сникло… Они чувствовали себя так, словно у них отняли только что преподнесённый подарок и больше никогда не вернут.

А в это время Феликс лежал на спине и стекленеющими глазами смотрел в бездонную даль…

– Не согласен, – отвечаю я. – Не трусость, а тупость и хамство!!!

Белое безмолвие… Сколько волнующих строк посвятил ему в своё время Джек Лондон! Время года, когда мир замирает в глубоком сне, успокоенный морозом, когда человеку – этому наиболее слабому звену природы – невозможно выжить без технических приспособлений, когда наступает царство холода, мрака и смерти… Днём человека убивает белизна снега, слепящая взор, а ночью – холод и неизвестность; всё это обретает утроенную силу из-за почти абсолютной тишины, не нарушаемой ни шумом ветра, ни чириканьем шаловливых птиц, ни отдаленным лаем собак. Даже никакая заблудшая ворона не потревожит воздух своим карканьем. Впрочем, в свое время В. Высоцкий отмечал, что вороньё просто не водится в подобных условиях. Если бы так было и с вороньём в человеческом облике…

… Ещё в детстве он заметил, что в морозную погоду окружающий мир кажется красивее и даже звезды излучают то очаровательное мерцание, которое способно поглотить воображение романтиков. Но в этот раз всё выглядело по-другому: судя по ощущениям, мороз достигал не менее восемнадцати градусов, дул северный ветер, небосвод исторгал из своих непостижимых глубин какую-то неописуемую жестокую антипатию; видимость была скверной из-за странной облачности, вследствие которой не было видно ни звёзд, ни Луны, ни блеска дороги – этих вечных спутников путешественников, затерявшихся в ночи. Идти было трудно, поскольку накануне, после обильного снегопада, автомобили разъездили шоссе настолько, что оно превратилось в вязкое крошево, после чего его намертво сковал мороз. Каждый шаг совершался наобум, угрожая падением, переломом рёбер, ног или сотрясением мозга.

«Какого чёрта ты очутился в этой глуши?» – уже не впервые спрашивал он себя, что, впрочем, не могло помочь исправить положение.

Он никогда не боялся пеших переходов: в его жизни случались периоды, когда приходилось ежедневно преодолевать расстояния, значительно превышающие то, которое предстояло пройти сегодня. Несомненно, окажись он в этот вечер посреди дороги один, он пошёл бы просто по снегу, накопившемуся по обе стороны полевой дороги, и в течение часов пяти или даже шести (принимая во внимание сложность передвижения) был бы на месте. В памяти возродились времена, когда он, будучи семнадцатилетним парнишкой, занимал вторые места по Украине в соревнованиях по ходьбе, а также первые – по военно-спортивному ориентированию… Увы, сегодня положение усложнялось тем, что его сопровождали двое маленьких детей – шестилетняя дочь Маша и четырехлетний сын Павлик…

Ещё каких-нибудь полгода тому назад об их семье можно было сказать самые лестные слова. Жена, молодая учительница музыки, трудилась в сельской школе; он, в прошлом учитель истории, по полмесяца пропадал в Киеве, стараясь заработать побольше денег. Но то ли по вине всемогущей зависти человеческой, то ли по воле судьбы три месяца назад Алексей вынужден был позабыть о работе и всецело посвятить себя заботам о супруге. Настя заболела неведомой хворью, которой не сумел дать определения ни один врач. Эта женщина составляла для него единственную радость в жизни, поэтому он отдал все, что имел, ради её спасения. Начались походы по врачам, которые в самый раз назвать рвачами из-за их неуемного аппетита к наживе за счет бед человеческих; впрочем, никому так и не удалось установить диагноз. Женщина увядала с каждым днем, а медицина оставалась бессильной. Однажды наступил тот момент, когда пришлось, скрепя сердце, увезти детей к двоюродной сестре, которая проживала в добротной трёхкомнатной квартире в Виннице. Несмотря на свои тридцать с лихвой лет, она продолжала вести одинокое существование, потому, казалось бы, дети не могли её особенно стеснить. А увезти их следовало хотя бы для того, чтобы избавить от созерцания маминых страданий. Нельзя допускать, чтобы ангелочки видели смерть и тлен, осознавали их всемогущество и теряли веру в справедливость и жизнь…