Борис Штерн: Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II

— «Ишь!» — смакуя, повторил майор Нуразбеков. — «Начитался дряни разной, вот и говоришь». Стихотворение как называется?

— Не помню.

— «Оборванец».

— Точно! Ик-к…

— Попейте еще водички. Где вы его прочитали? Гумилев ведь у нас почти не издается.

— Не помню. Прочитал где-то.

— И сразу запомнили?

— Ну.

— Поэзию любите?

Гайдамака опять удивился сам себе и ответил:

— Не так чтобы… Наверно, само запомнилось. Вот и вы помните. Очень уж этот «Оборванец» хорош. Как у Есенина. А есенинские стихи сами запоминаются.

— Ага. Есенин. Понятно. Но я не точно поставил вопрос. Я спросил: знаете ли вы Николая Гумилева? Вы ответили: да, вы знаете стихи Николая Гумилева. Теперь я уточняю вопрос: знакомы ли вы с Николаем Гумилевым?

— Как можно? — удивился Гайдамака.

— А что? Нельзя, что ли, водить знакомство с Николаем Гумилевым?

— Но ведь он… — смешался Гайдамака.

— Что — он?…

— У вас…

— Что — у нас?…

Гайдамака совсем сконфузился.

— Вы хотите сказать, что Николай Гумилев был расстрелян в ЧК и потому вы никак не могли быть с ним знакомы?

— Да. Не мог.

— Так и запишем, — сказал майор Нуразбеков.

Уже через год русская богатенькая узейро Кустодиева, чудом спасшаяся от большевиков, сделалась отличным прикрытием для офирских террористов. Она круизировала по Средиземноморскому бассейну, сорила электрумом, приценивалась, устраивалась, размещалась в Европе. Ее уже узнавали на европейских таможнях и не проверяли чемоданы. Сашко был ее любимым сынком, а Гамилькар — черным мужем и купидоновым магнатом. Графиня Узейро, не будь дурой, остановила свой выбор на Италии. Она даже не вызывала подозрений — без всяких подозрений ясно было, что дело тут нечисто, итальянская полиция хорошо видела, но смотрела сквозь пальцы на то, что русский паспорт графини Кустодиевой выправлен в Эфиопии, что хлопчик-сынок на графиню не похож, а черный муж ее, хотя и состоит при Узейро pour се affaire, [6] 'Для этого дела (фр.). но, сразу видно, не как супруг, а любовник. Но полиция закрывала глаза за взятки, хотя знала Гамилькара как офирского националиста, хотя где находится эта страна, никто не ведал, даже чиновники МИДа. Что-то слышали — есть такая страна, маленькая странишка вроде Монако, Лихтенштейна или Андорры, где-то на водопадах Нила. Гамилькар подбирался к Италии кружным ганнибаловым путем через Марокко, Испанию, Францию, даже тоже перешел снежные Альпы. В Риме они сняли шикарную квартиру на третьем этаже с видом па Ватикан; с балкона можно было по пятницам наблюдать выезд из ватиканских ворот самого папы римского — каждый вечер в пятницу открывались помпезные створы, отлитые по эскизам Микеланджелло, которые нисколько не напоминали скромненькие врата в Офир, и папа Карел-Павел без свиты уезжал в простеньком, народном (папа косил под народ) черном «форде» до утра понедельника на уик-энд. «Форд», наверно, бронированный, прикидывали Гамилькар с графиней, наблюдая из-за занавески за папским выездом, ну, а за ними, в свою очередь, наблюдали филера итальянской полиции, которые опасались покушения па папу римского. Но особняк рядом с Ватиканом служил Гамилькару только для отвода посторонних глаз. Муссолини он решил взорвать на тайной дачке в домике в Бонцаниго — в этом домике по давней традиции скрывались или оттягивались высшие итальянские чины: здесь прятался Гарибальди, приезжал маршал Бадольо, наведывался Муссолини.

Вскоре атташе офирского представительства при эфиопском посольстве тайно и совсем недорого снял для них домик в горной местности у городка Бопцаниго, рядом с домиком Муссолини, который притулился прямо посередине крутой горы, к нему вели выбитые в скале ступени. Хозяин их домика — дон Карлеоне, плотник, худой, высокий, морщинистый, крепкий старик, зимой и летом в длинном помятом сером плаще, был похож на сельского падре, соседи звали его падре Карло, он плотничал и столярничал, чернорубашечников на дух не выносил, сочувственно относился к левым и ко всем противникам Муссолини. Он работал на какой-то стройке в Милане, ездил туда на черненьком «форде», в Боицаниго возвращался на выходные дни и жил в дачной пристройке по соседству с аптекарем и алкоголиком Джузеппе Верди. Карло и Джузеппе много пили, пели, играли в четыре руки на клавесине, катались по очереди на тяжелом германском велосипеде, ругали соседа-дуче, дрались и мирились, совсем как в какой-нибудь южной российской провинции. Дуче иногда приезжал сюда — в самые трудные свои минуты, пересидеть запой; но в этом году он здесь еще не появлялся.