Борис Штерн - Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I

Об употреблении иностранных языков в русском сочинении автор объясняет в 6-й части романа. Употребление в русском сочинении украинского языка не требует никаких дополнительных разъяснений, любой читатель убедится в этом, открыв русско-украинский словарь: «абажур — абажур, авиация — авiацiя, агроном — агроном». Какой русский не понимает слов «ставок, бачить, чуеш» или выражений «Маемо те що маемо», «Набрали солi, як дурни мила», «Рибу, птицю, молодицю беруть руками»?

И еще о принципе относительности в литературе. «Когда я понял, — рассказывал Эйнштейн, — что человек, летящий с крыши, остается неподвижным относительно здания, во мне все оборвалось, со мною говорила сама Природа, мне захотелось залезть на крышу и провести этот эксперимент». Эйнштейн так и не прыгнул с крыши, чтобы проверить теорию относительности, но в литературе, на бумаге — бумага все стерпит — почему бы не прыгнуть с крыши?

Vale et mihi favere! [Будь здоров и благосклонен ко мне, читатель! (лат.)]

Из офирских впечатлений Грязного и оборванного Сашка Гайдамаку Гамилькар увидел ранним утром на Графской пристани. Хлопчик сидел прямо на мостовой, вспоминал свой итальянский «Кольнаго», реквизованный батькой Махно, играл на отцовском аккордеоне и в полной безнадеге пел на мотив «Яблочка» частушки собственного сочинения. Впрочем, хлопчик ничего не сочинял, он пел то, что видел, а в своей восьмилетней жизни, где год засчитывался за три, Сашко многое успел повидать. Однажды под его аккордеон на станции Блюменталь, что рядом с Екатеринославом, махновцы заживо сожгли в паровозной топке здоровенного попа в сутане, а Сашку за музыку отвалили щедрый гонорар — соломенный брыль картошки и полный стакан самогона.

Но здесь, в Севастополе, никто не собирался платить за музыку, хотя вчера на закате солнца сам Верховный Главнокомандующий, худой и долговязый, как коломенская верста, в черной верблюжьей бурке, с тонкими усиками, похожий на чеченского вождя Джохара Дудаева, прошел мимо Сашка, оглянулся сверху вниз, отбросил па хлопчика косую длинную тень и, помахивая нагайкой, пробормотал:

— Qu'est-ce qu'il chante? [25] Что он там поет? (фр.)

«Этот может заплатить», — подумал Сашко и запел:

Врангель щелкнул золотым портсигаром, закурил, постоял, послушал и увидел в этом хлопчике не просто хлопчика, а некий символ.

— А ну заграй «Интернационал», — провокационно заказал Врангель.

Сашко заграв. Врангель послушал.

— Voila, Boulate Chalvovitch, c'est votre romantisme fangeux de la guerre civile! [26] Вот она, Булат Шалвович, ваша блядская романтика гражданской войны (фр.). — сказал черный барон, показывая на хлопчика рукояткой нагайки кому-то из людей своей многочисленной свиты в бурках, папахах, фуражках и офицерских шинелях. Потом Врангель сел на заднее сиденье черного лакированного «Russo-Balt'a» [27] «Руссо-Балт» — марка первых российских автомобилей. и, устраивая свои непомерно длинные ноги под подбородком, передразнил этого Boulat'a Chalvovitch'a [28] Булата Шалвовича. тоже на французском, но с кавказским акцентом: «Les commisaires en casques poudre Se pencheront vers moi sans mot». [29] И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной (фр.).

— Va-t-en, bastarde! [30] Пшел вон, байстрюк! (фр.) К Николай Николаичу захотел?! — вызверился на хлопчика какой-то неведомый Булат Шалвович, тощий человек с изможденным лицом и в косматой овечьей папахе, похожий на басурмана из Дикой дивизии.

— Ne le touchez pas, laissez-le… [31] Не трогайте его, пусть (фр.). — защитил хлопчика черный барон, приоткрыв дверцу автомобиля. — Современный фольклор надо собирать и хранить, mon cher Boulate Chalvovitch. [32] Мой дорогой Булат Шалвович (фр.). He пугайте его Николай Николаичем. Этот Гаврош знает что-то такое, чего мы не знаем. Подайте ему что-нибудь, пусть еще споет, я хочу послушать.

Булат Шалвович поискал в карманах и кинул хлопчику маленькое зеленое яблочко. Сашко запел: