Камиль Мусин - Кремлёвские тайны

Когда мешок сняли, то я увидела, что мы находимся в закрытом помещении и понять где это, совершенно невозможно.

– А моя сумочка?

– На обратной дороге получите обратно.

– Но там же диктофон!

– Мы Вам выдадим свой.

Они сопроводили меня в комнату без названия. Там сидел еще один тип – вовсе не Абрамович. Начальником его охраны представился.

Допрос, последовавший после этого я буду помнить всю жизнь. Он просто вывернул меня наизнанку, выведывая всё что со мной было от четырех лет. Пришлось перечислить одноклассников, соседей, родственников вплоть до тети Капы. Тянулись часы, я обливалась потом, во рту пересохло, спина болела, глаза жгло, а он все спрашивал и спрашивал. Я впала в транс – начала вспоминать казалось бы навсегда забытые события, а потом вообще принялась сочинять что попало.

Подловив этот момент, он, наконец, прекратил мои мучения.

– Вы допущены к проведению интервью. Возьмите Вашу папку, кстати.

– А что в папке?

– Вы разве не знаете? Ваши медицинские данные. Мы требуем это от всех посетителей. Иначе полный медосмотр. Нельзя же, чтобы сюда притащили какую-нибудь заразу.

На несгибающихся ногах я зашла в следующий кабинет.

Там сидела дама в очках, похожая на злую училку.

Я, не спрашивая разрешения, схватила с ее стола графин и осушила его одним залпом.

– Садитесь, милочка, – сказала она.

Я села. Мы посидели. Она смотрела на меня, я смотрела в никуда, отходила от допроса.

Время шло.

Она ничего не говорила, только рассматривала меня. Изучала вроде. Потом подсела поближе и долго пялилась мне прямо в глаза. У самой-то глазищи как у змеи. Брр. Близко так придвигалась, нюхала что-то. Мне было все равно, до того я устала после допроса, но все-таки странно.

– Ладно, даю вам 20 минут, – вдруг сказала она, – и помните, милочка, дверь будет открыта, я отсюда все слышу. Только интервью, никакой самодеятельности, никаких муси-пуси. За муси-пуси будет сильное атата и аяяй. А еше ферфлюхтер дрек и полное шайзе. Понятно?

– За что, за что шайзе?

Вместо ответа мне брызнула в лицо струя какой-то гадости из баллончика. Я было возмутилась, но тут мне стало совершенно все равно. Впрочем, сознание и координация не отключались, и диктофон, любезно сунутый мне в руки, я даже сумела включить.

Передо мной, как во сне, открылась настежь следующая дверь. И не закрылась, как и было обещано.

Я попала в тупиковый коридор. В конце стоял стул. Одна сторона коридора была стеклянная. Я доплелась до стула и грохнулась на него, умильно улыбаясь не поймешь чему. Если бы я вдыхала, а не выдыхала в момент брызгания, я бы, наверное, вообще уснула бы сразу. Но видимо в легкие попала ничтожная часть наркотика, и поэтому я держалась.

За стеклянной стеной я разглядела роскошный кабинет. Сам Баранович сидел в глубине, улыбаясь еще глупее, чем я.

Коварная секретарша, оказавшаяся у него за спиной, подкатила его кресло прямо к стеклу.

– Пуленепробиваемое, – сказала она мне зачем-то.

Слышимость была отличная. Она ушла вглубь кабинета, затем ее шаги раздались сзади, из ее кабинета.

– 20 минут. И помните, милочка, дверь не закрыта. Я все слышу.

Я совершенно забыла, что хотела спросить. Мне было абсолютно все равно. Барановичу судя по всему тоже было абсолютно все равно, что отвечать. Мы некоторое время сидели напротив друг друга. С уголка его губ стекала слюна. Я стала суетливо вытирать запястьем свой собственный рот – видимо, все-таки не все равно мне было, течет ли слюна у меня тоже.

Вдруг Баранович подмигнул мне, приставил палец к губам и указал куда-то на стену.

Я обернулась. В стене, где был тупик, медленно и бесшумно отодвигалась скрытая дверь. Баранович сделал мне знак, и я вошла туда. Через пару секунд я оказалась по ту сторону стекла. Баранович, хитро подмигивая, достал из кармана диктофон, такой же как у меня, включил его и положил перед стеклом.

Помещение наполнилось двумя голосами – женский задавал вопросы, мужской принадлежал самому Барановичу.

Была хоть и неполная, но добротная иллюзия того, интервью началось. Женский голос был немножко пьяный – видимо предыдущую интервьюершу тоже обрызгали успокаивающим. Но и голос Барановича был тягучим, речь сбивалась и перемежалась глупым хихиканьем.

Меня же от отвел меня в глубину необъятного кабинета и усадил в кресло за один из дальних столиков.

– Если говорить тихо, то там ничего не услышат, – прошептал он.

– А что это все значит? – спросила я.