Виктор Коклюшкин - Избранное

Винокур и Лещенко нагрянули неожиданно, жизнерадостно спели: "Впереди у жизни только даль - полная надежд любви дорога!" И умчались на концерт в Кремлевский дворец, где пели вместе с Лужковым, стараясь не попадать в ноты, чтобы не рассердить мэра.

Жванецкий был со своим портфелем, поэтому все невольно ждали, когда он начнет читать. Писателю тоже не терпелось, сдерживало лишь подозрение, что один из присутствующих, а именно - Ефим Шифрин, смеяться не будет.

Роман Карцев, гуляя вдоль гроба, шутил: "Вчера покойники были большие, но по пять, сегодня маленькие, но по три!"

Ждали Садальского, более известного под колоритным прозвищем Кирпич. И не напрасно - он вышел к гробу с бумажкой и с присущим ему тактом громко зачитал меню на поминках. При упоминании деликатесов в зале раздавались аплодисменты, а вперед выходил человек с ярко выраженной криминальной внешностью и кланялся - это был спонсор похорон.

Когда в зал вошел Кобзон, все встали. А когда он запел - упали. И многие на колени.

Регина Дубовицкая подходила к покойному прощаться трижды и каждый раз в новом платье и с новой прической. И радостно говорила: "Здравствуйте, дорогие мои!"

Евгений Петросян приехал со съемочной группой "Смехопанорамы". Когда включили телекамеру, он сказал: "Сегодня у нас в гостях - Ефим Шифрин! Мы знали его как эстрадного артиста, драматического, а теперь нам выпало, я не побоюсь этого слова, счастье, узнать его как - покойного!"

В фойе пела и плясала Бабкина. От ее топота гроб подпрыгивал. Так что покойного два раза пришлось укладывать на место, хотя он и кричал: "Не хочу!"

От администрации президента был пресс-секретарь Якушкин, который заявил, что Ефим Шифрин чувствует себя абсолютно нормально и сегодня утром работал с документами. После чего зачитал указ президента: посмертно присвоить Шифрину звание заслуженного артиста. Тем более что он практически единственный, кто не имеет этого звания, кроме студентов и билетеров.

Приехал Жириновский, сказал: "Он помер, однозначно. Я его уважаю, потому что у меня только папа был юристом, а у него все родственники!"

По дороге с концерта в мэрию заехал Лужков. Снял кепку и пообещал, что памятник Шифрину сделает Церетели. После чего Шифрин вскочил из гроба и дико закричал: "Ни за что! Я лучше жить буду!" И представьте казус - убежал!

Ну, а что было дальше, я столь же достоверно расскажу в следующей своей телепередаче!

В тот день под утро мне приснился странный сон: иду по пустынной улице, а незнакомый голос говорит: "Сегодня вечером..."

К вечеру приехал в "Московский комсомолец". В кабинете Альбинина сидел Альбинин. Слева от него был телефон, справа - стакан с коньяком, из которого торчала чайная ложечка.

Он говорил по телефону: "Да, старик, буду! Как штык! Ты меня обижаешь!" Положил трубку, я спросил: "Кто это?" "А пес его знает!" - сказал журналист, отхлебнул из стакана и любовно посмотрел на дверь, где был приколот плакат с изображением Олега Марусева.

"Однако сон не в руку! И не в ногу!" - подумал я. В эту минуту дверная ручка поползла краем вниз, дверь приоткрылась, и я увидел молодого, несколько настороженного человека. Весь вид его говорил: "Вот я пришел. Но не потому, что хотел, а потому, что больше некуда!"

"А, Леня!.. То есть, Фима, привет! Садись!" - щедро предложил журналист и вновь схватился за трубку.

Фима был в сером костюме и чуть розоватой рубашке, никак не напоминая артиста, а скорее скромного совслужащего, пишущего украдкой юморески. Посидев минут десять-пятнадцать в молчании и вдоволь наслушавшись телефонных разговоров, он, уловив паузу, негромко спросил у хозяина кабинета: "Володь, я на конкурс собираюсь, у тебя нет подходящих монологов?" На что тот, прихлебнув и погладив себя по бороде, сказал: "А вон у Витьки, наверное, есть!" И опять схватил телефонную трубку, как собака кость.

Но мне совсем не хотелось их отдавать, тем более что приехал я в редакцию для выступления. Тогда обильно практиковались устные выпуски "Сатиры и юмора", дававшие возможность людям посмеяться, а нам заработать.

В тот час "Марусев" еще несколько раз отодвигался к стенке, пропуская в кабинет М. Генина, Л. Новоженова, А. Хорта... Очень широко дверь открылась, когда вошел М. М. Жванецкий. Не знаю, как сейчас, а раньше Михал Михалыч открывал дверь широко и долго стоял на пороге. Говоря сияющим лицом: "Ну что, какой я подарок сделал - к вам, дуракам, пожаловал!" К Фиме он относился благосклонно, чутко выделяя его в толпе подающих надежды молодых артистов, и даже одаривал своими номерами.