Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Перемещенное лицо

— Не говорите чепухи, — сказал Георгий Иванович.

— Мы, — продолжил старший, — отвергаем террор как способ достижения политических целей. Мы действуем исключительно методом убеждения. Мы Опаликова не убивали.

При этом второй стал подмигивать Чонкину, как бы говоря: убивали, мочили и тебя, суку, пришьем обязательно.

— У нас длинные руки, — сказал он как бы сам себе.

— Вас, — вел свою линию первый, — мы ни в чем не виним. Мы знаем, что вы честный советский воин, патриот. Вы на чужой территории оказались случайно и мечтаете вернуться на родину. Так вот, Ваня, — перешел он на прочувствованный тон, — родина протягивает тебе руку.

— У нас длинные руки, — в третий раз пробормотал младший.

— Вот, Ваня, подпиши, — сказал старший и положил перед Чонкиным лист бумаги с каким-то текстом.

— Это что такое? — насторожился Георгий Иванович.

— Заявление для прессы.

— Позвольте! — Георгий Иванович взял заявление, стал читать:

«Господа журналисты, как известно, я, Иван Васильевич Чонкин, гвардии рядовой победоносной Советской армии, в результате предательского поступка моего командира, бывшего полковника Опаликова, оказался в американской зоне оккупации Германии, где различные враждебные Союзу ССР силы пытались склонить меня к измене родине. Я должен со всей решительностью заявить, что усилия этих господ совершенно напрасны. Будучи беспартийным советским человеком, я тем не менее являюсь патриотом своей страны, всем сердцем преданным нашим коммунистическим идеалам и лично товарищу Сталину. Вам, господа, воспитанным в системе иных ценностей, может быть, не понять моих чувств и моих поступков, но я возвращаюсь на родину».

— Угу, — заключил чтение Георгий Иванович, — сильно написано. И что ты, Ваня, по этому поводу скажешь?

Иван задумался. В этом месте, если дать возможность, задумается и читатель. Что мог ответить Чонкин в таких условиях? Покорно согласиться со своей участью и поехать из американского лагеря для перемещенных лиц в советский для врагов народа? Нет, господа читатели, Чонкин, конечно, никогда не слыл крупным мыслителем, а в глазах некоторых людей и вовсе был чем-то вроде Иванушки-дурачка, но ведь и Иванушка-дурачок тоже был дурачком только поначалу. А когда жизнь его чему-то учила, учился и кое-чего в жизни достиг. Так и Чонкин. Выслушав предложение вернуться на родину, он глубоко задумался и попытался представить, а что такое для него родина, и перед его мысленным взором возникли лица старшины Пескова, капитана Миляги, лейтенанта Филиппова, полковника Добренького, прокурора Евпраксеина и прочих подобных должностных лиц, и у всех у них были длинные руки, и эти руки тянулись к его горлу. Правда, и туманный образ Нюры проявился где-то на заднем плане. Но Нюра, как ему показалось, руками, глазами и общим выражением лица делала знаки: не надо, Ваня, не соглашайся, не пустят тебя ко мне и житья не дадут.

Заметив, что Чонкин колеблется, Георгий Иванович сказал:

— Господа, я не могу принимать решения за господина Чонкина, потому что господин Чонкин — свободный человек и волен распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению, но мне кажется, что вопрос серьезный и было бы справедливо дать господину Чонкину какое-то время на размышления.

— А зачем? — удивился старший из уговорщиков. — О чем тут думать? Ваня, я тебе еще раз напоминаю: родина дает тебе шанс искупить свою вину и честным трудом заслужить прощение и доверие нашего народа. Любой человек, у которого есть хоть капля совести и любви к родине, немедленно воспользовался бы этим предложением и полетел бы на крыльях, пополз бы на брюхе…

— У нас длинные руки, — напомнил младший.

— Ваня, — перебил гостя Георгий Иванович, — напоминаю тебе, что ты свободный человек и имеешь право поступить, как хочешь. Можешь ползать на брюхе, а можешь, стоя на двух ногах, послать этих господ подальше.

— Подальше? — спросил Чонкин. — Это по матушке, что ли?

— Да хоть по матушке, хоть по батюшке, — подтвердил Георгий Иванович, — а я заткну уши.

— Осторожней, Чонкин! — вдруг испугался и закричал старший. — Не вздумай грубить. Я — генерал.

— Ах, генерал! — пробормотал Чонкин. — Ах, генерал! — повторил он и вспомнил генерала, который с клочьями вырвал орден из его гимнастерки. — Ах, генерал! — повторил он в третий раз.

И вдруг в нем возникло желание, совершенно неутолимое, сделать то, что ему подсказал Георгий Иванович.

— А пошел ты, генерал… — сказал Чонкин.