Сергей Никшич: Соседки

А дело было осенью, и листья в парках Киева были окрашены во все мыслимые и немыслимые оттенки охры и золота. И воздух был настоян на сухих листья, и бабье лето раскинуло над древним городом свои почти невидимые сети, чтобы в них ловились влюбленные и поэты. Но каждый, как говорится, развлекается по-своему.

И Валерия возвратилась в Киев и прямо с вокзала бросилась к Григорию, чтобы ему рассказать про то, что ей удалось увидеть. Но дверь его студии, той, что на Подоле, возле белой церкви, построенной во времена расцвета барокко, долго не открывалась, но потом все-таки Григорий ее открыл и лицо его не выразило той радости, с которой он прежде встречал свою сумасбродную модель. Она попробовала его поцеловать, прижаться к нему, но тому что-то мешало и он отстранился, а когда он все же пригласил ее войти, то она увидела, что на козетке сидит брюнетка с чернющими волосами, и глазами, которые придают особую прелесть ее бледному, с правильным овалом лицу, и губками бантиком, словно на нем нарисованными. И Валерия тоже перестала улыбаться и молча повернулась и ушла, сказав только:

– Я зайду к тебе в другой раз.

И поняла, что уходит навсегда. И оббитая дерматином дверь плавно и бесшумно закрылась, и тех, кто остались за ней, было двое, а она была одна. В глубине души она надеялась, что художник бросится ее догонять, и несколько раз оборачивалась, но напрасно – по полупустой улице шли чужие, незнакомые ей люди.

И неумолимое время принялось отсчитывать дни, а потом недели ее новой жизни – жизни без Григория. Несколько раз она видела его издалека в институтских коридорах, но не решалась к нему подойти. Она чувствовала свою вину перед ним, понимая теперь: он думает, что она безжалостно дразнила его и кокетничала с ним, ожидая на самом деле другого, хотя он и не мог знать про принца.

А в Горенке тем временем разразился строительный бум: новые украинцы всех мастей облюбовали ее для своих дач, которые росли, как грибы после дождя. И Василий Петрович стал, по известным причинам, еще более дородным, а Тоскливец мечтал уже только о том, чтобы купить себе подержанный трон, и этого не скрывал. И в один погожий осенний день Голова изрек Тоскливцу давно вынашиваемую им мысль:

– Сгоняй-ка в город, я дам тебе Нарцисса, и купи несколько картин. А то сюда люди заходят, а у нас не присутственное место, а сарай.

И Тоскливец убыл в город – впервые в жизни он сидел в «мерседесе» и поэтому ощупывал потными руками все, до чего мог дотянуться, как беспокойный влюбленный, все еще не могущий поверить своему счастью. Нарцисс, правда, пытался его урезонить, но напрасно, Тоскливец гладил салон машины и покрывался багрово-синюшным румянцем – зависть к Голове в очередной раз сразила его, как шальная пуля.

И они прикатили на Андреевский спуск, оставили машину возле церкви и отправились покупать картины. Экономный Голова сумму им дал хотя и значительную, но явно недостаточную, чтобы завесить сельсовет оригиналами Ван Гога или Рембрандта, которые, как оказалось, продавались тут в большом количестве. И они отправились вниз по улице, стараясь найти что-нибудь на свой вкус, словно он у них был. Но искусство, как общеизвестно, облагораживает даже самые дремучие, темные души, и те любовались всем, что видели вокруг себя, отдавая предпочтение, понятное дело, многочисленным ню. И тут Тоскливец увидел нечто, что ранило и его, и Нарцисса, как птицу, в которую безжалостный охотник выстрелил картечью и которая несется над болотом, отчаянно хлопая мертвеющими крыльями и издавая жалобный, предсмертный крик, – волею судьбы они наткнулись на Григория, распродававшего по настоянию своей новой приятельницы рисунки проказливой и своенравной Валерии. И то, что они увидели, действительно было высоким искусством – зря плакался Григорий на недостаток вдохновения, – это была красота, которая попалась в капкан бумаги и карандаша и осталась на ней запечатленной, дай Бог, навсегда.

– Это то, что нам нужно! – вскричали оба.

И принялись отчаянно торговаться, чтобы купить побольше рисунков, а оставшиеся деньги разделить пополам, чтобы потом засесть здесь же в кафе и отметить покупку.

Но Григорий торговался изо всех сил – не потому, что был жаден, нет, не потому, просто ему было жаль расставаться с тем, что он так любил. Он ведь знал цену этим рисункам, да и Валерия… Потерял ли он ее навсегда? Ведь в его жизни появилась Анна, которая намного покладистей…

Но с рисунками он расставаться явно не хотел и даже стал увеличивать цену, но и Тоскливец не был простаком по части базарной торговли, и они унесли семь прекрасных рисунков и тут же заказали рамы, которые им обещали изготовить прямо на месте. И друзья (Тоскливец предпочитал не вспоминать, как Нарцисс повел себя со стулом) уселись в подворотне, превращенной в кафе, чтобы в охотку выпить пива и отведать горячих, с забористой горчицей, сосисок.