Djonny - Сказки темного леса

Тут Фери глянул на нас, и на секунду лицо его сделалось таким же, что и вчера — темным и страшным. Убедившись, что мы поняли, как именно «он на них посмотрел», Фери со значением продолжал:

— И знаете что?! Никто из них не выдержал моего взгляда!

— Да ну? — пуще прежнего «удивились» мы. — Так уж и никто?

— Они под взглядом моим прогибались! — авторитетно заверил нас Фери. — Так я один всех и разогнал!

Разубеждать его мы не стали. Теперь, когда наши дела здесь были закончены, пришла пора потихонечку собираться в путь: часть наших товарищей уезжала сегодня в Питер, Маклауд с Дурманом намеревались отправиться во Псков, а остальных ждал подмосковный игровой полигон в районе Хотьково.

По слухам, нынче вечером там должна была стартовать игра «Ангмарские Войны», которую делают люди, совсем непохожие на ссыкливую свору Ленского. И мы верили, что несколько парней из Лодейного Поля найдут там понимание и смогут наконец-то хоть во что-нибудь поиграть.

Поэтому мы с легким сердцем собирались в дорогу: день еще не перевалил за середину, как мы закинули на плечи рюкзаки, перешли вброд ручей и двинулись через бескрайние, простирающиеся в солнечную даль поля. И если чьи-то глаза провожали нас настороженным взглядом, то не слишком долго. Вскоре наши фигуры скрылись в переменчивом мареве, едва заметными точками мигнули у самого горизонта, а затем и вовсе исчезли — из виду, со страниц книги и из этой истории.

На востоке верят, что сказки подобны звездам, а люди — драгоценным камням, обладающим свойством долгие годы сохранять в себе их возвышенный свет. Запечатленные в зеркале памяти, сказки становятся постоянными спутниками человека — столь же привычными, как и его собственная тень. Среди других книг сказки занимают особенное положение. Они — та самая влага, что орошает в юности росток еще неокрепшего разума, они — почва, в которой укореняется рвущееся вверх древо человеческих представлений. Они разносятся по ветру, подобно пыльце или семенам, и расцветают в умах людей сияющими огненными лепестками.

У каждого народа и времени свои сказки. В славянских катятся с плахи отсеченные топорами головы, в румынских людей весело водружают на колья, в арабских топят, в монгольских — разрывают на части лошадьми. Кровь течет рекой, и даже детские сказки несвободны от седого призрака смерти. Щелкунчик рубит в капусту Мышиного Короля, Балда щелчком убивает Попа, Золотой Петушок клюет до смерти узурпатора Додона. А бывают и такие сказки, где гора трупов громоздится прямо-таки над каждым абзацем:

«…налетел тут на них Илья Муромец и давай мечом рубить, копьем колоть да конем топтать. С утра и до ночи бил поганых — порубил многие сотни, а еще больше в реке утопил. Вышла та река из берегов от крови поганой, запрудили тела вражьи бег быстрых вод…»

Оттого особенно ценятся сказки добрые и веселые, где если и течет кровь — то в меру, а бьют хоть и больно, но все же не до смерти. И пусть водка разливается в них бушующим морем, а с пахнущих дымом страниц зубоскалят наркотики — не велика беда. Ведь наркотики и водка — это зло, а злу в сказках всегда отводится видное место. Без него, если на то пошло, и сказок бы не было.

Представьте, что кто-нибудь станет укорять сказителя — для чего же ты, падла, толкуешь про монголо-татарское иго? Не знаешь разве, что это — великое зло?! Ты про добро говори, паскуда, про одно только добро! Если послушаться, сказка выйдет навроде вот этой:

«Растил Микула Селянинович хлеб… Дело это было доброе, хорошее дело. Ты то, сынок, наверно и не знаешь, как это здорово — хлебушек растить? Чтобы его всем, сынуля, хватило… Так вот растил Микула Селянинович хлеб, растил… покуда весь этим хлебом не зарос!»

Ну хорошо, скажут люди, уговорили — никак без зла. А без добра, значит, можно? Где в ваших сказках добро-то?! Что на это сказать: упрямого не переспоришь, немого не разговоришь, до глухого не докричишься. А черствого не развеселишь!

Проверьте себя: если смех был вашим спутником, когда вы путешествовали по страницам этой книги — значит, вы сумели прочесть ее правильно, не допустив ни одной трагической ошибки. Не представляли себя на месте «обиженных», не терзались чужой болью и страхом, не травили душу ядом сочувствия к недостойным. Не отворачивались, не морщили нос и не искали зла там, где его никогда не было.