Николай САМОХИН - Толя, Коля, Оля и Володя здесь были

— Так-так, — говорил начальник. — Надо обмозговать… Попробуем что-то сделать для вас, товарищи… Значит, говорите, два доктора и писатель? Очень, очень приятно. Наши места влекут… У вас как со временем? Ограниченно? Тогда придется вас соединить — не возражаете? И денька через два. Раньше не получится. Завтра у нас, видите ли, уже выступает один член-корреспондент на тему э-э-э… катер ему, в общем, до Шикотана. Послезавтра (начальник перелистал календарь) — тоже вот, кстати, писатель, лауреат премии (тут он назвал такую всемирно знаменитую фамилию, что дядя Коля невольно свел под столом пятки вместе и почтительно убрал за спину трубку).

Все приуныли. Сбывались худшие предсказания студента с «Туркмении».

Начальник запереживал еще больше. Чувствовалось, что ему нас очень жалко. Все же, как-никак, папа и дядя Толя были настоящими учеными, а дядя Коля — настоящим писателем, хотя и не лауреатом.

— Конечно, два дня пропадают, — посочувствовал начальник. — Свозить бы вас куда-нибудь, по-хорошему-то…

Дядя Коля с трудом расцепил губы и хрипло сказал:

— Работаешь, работаешь… горишь…

— Эти самые, — заскрипел стулом папа, — достопримечательности пропускаешь.

Начальник оживился. Все же он был хорошим человеком и догадливым.

— Места у нас красивые, — сказал он. — Есть что посмотреть. Вот сейчас горбуша идет — редкостное, доложу, зрелище. Так что же?.. Сегодня у нас вертолет по точкам летит — можем вас прихватить. Облетите остров, посмотрите на него сверху. Если повезет с погодой, Японию увидите с мыса Головина. Там всего шестнадцать километров через пролив. А на обратном пути, если захотите, ребята вас высадят где-нибудь на Охотском берегу — поживете там денек. Снаряжены, я вижу, вы по-походному.

…Вертолет летел сначала вдоль океанской стороны, и внизу были отвесные скалы с низвергающимися водопадами. Скалы казались совсем ровными, словно отрезанными громадным ножом, прямо к подножию их подступало море, никаких камней, гротов и бухточек здесь не было. Иногда остров сужался, и тогда можно было увидеть внутри его озера, окруженные лесом, светло-зеленые поляны низкого бамбука, даже противоположное Охотское побережье, изрезанное заливами, и далекие-далекие, едва заметные полоски набегающих волн.

В общем, все это было просто замечательно — и сам полет, и картины, открывающиеся перед нами, и если бы я умела художественно описывать природу, то мне не хватило бы, наверное, десяти страниц.

Но я, к сожалению, не умею. Папу, например, это мое неумение страшно раздражает. Он считает, что в таком возрасте у меня должна быть просто необыкновенная фантазия, я обязана находить свежие образы и сравнения, видеть то, что огрубевшие взрослые уже не в состоянии рассмотреть. Из-за этого каждая наша прогулка за город превращается в экзамен.

— Малыш, — начинает папа, как только впереди покажется какая-нибудь полянка или лесок, — как ты находишь этот пейзаж?

— Он красивый, — отвечаю я. Папа всплескивает руками:

— Красивый!.. И только-то?.. Какое потрясающее открытие! Неужели ты ничего больше не можешь сказать об этих прелестных березках?

— Они зеленые, — подумав, добавляю я. — А стволы — белые.

У папы на скулах начинают вздуваться желваки.

— Ну, ладно, оставим березки… Вон плывет облако. На что оно похоже?

— На вату, — уныло говорю я.

— Ольга! — негодует папа. — Напряги же воображение, в конце концов!

Я напрягаю воображение изо всех сил, но облако все равно остается похожим на вату. Такая уж я бездарная.

А между тем есть очень талантливые дети. Например, трехлетний сынишка одного папиного знакомого, выйдя как-то на улицу и увидев радугу, нашел, что она похожа на арбуз. Он как раз недавно ел спелый арбуз, но, оказывается, не просто ел, а запечатлевал его в своем детском воображении.

Сын другого знакомого, между прочим, литератора — как наш дядя Коля — однажды в присутствии отца, указав пальчиком на только что народившийся месяц, спросил: «Что это там такое, желтое и тонкое, как ноготь?» Отец потом вставил это сравнение в один из своих рассказов, и все критики дружно похвалили свежесть его и оригинальность.

— Кстати, — говорит папа, — а по-твоему, на что походит месяц?

Месяц, по-моему, ни на что не походит. Он тонюсенький, бледный, красивый, и его жалко — все время кажется, что вот сейчас он дотает и пропадет совсем. А если он и походит, то лишь на самого себя, каким его рисуют на картинах.

— Ну, а на апельсинную дольку, допустим? — настаивает папа. — На подкову, на ятаган, на лепесток?