АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ - РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА

Именно на эти вопросы академик Колесников и хотел получить ответы. Когда Ахмед поправился после операции, опять послали за переводчиком, опять принялись за расспросы, и опять ничего не узнали. Тогда переводчика отпустили, но чтобы хоть как-то скрасить научное фиаско, академик-генерал решил на худой конец блеснуть политической "правильностью":

— Вот видите, как трудно живется трудовому народу зарубежом. Никакой медицинской помощи! Ахмед, скажи нам, ты ведь из бедняцкого сословия?

Ахмет непонимающе хлопал глазами. Академик упростил вопрос:

— Ну кем твой папа работает?

На этот раз до Ахмета дошло, о чём его спрашивают. Он вздохнул и обречённо махнув рукой ответил:

— Царёй!

В продолжение темы об уникальных инородных телах, что порою приходится «вытягивать» из человеческого организма, можно рассказать и эту историю. Однажды в клинику Общей Хирургии «Скорая» привезла бабулю вполне интеллигентного вида. Седенькая и сероглазая, в ней ничего не выдавало еврейку. Почти ничего. Первое, конечно, имя. Емма Аароновна Зин… э-ээ, Зингельшмуллер, если не ошибаюсь — уж очень длинная фамилия. А второе, это старая синяя татуировка на руке. Расплывшийся от времени неровный многозначный номер — страшная отметина фашистских лагерей смерти.

Бабушка корчилась от острой боли в животе, но татуировка настолько заинтриговала врача, что тот нарушил классический порядок опроса больного и первым вопросом спросил, откуда у неё эти цифирки? Оказалось из самого знаменитого места — из экстерминационного лагеря Аушвиц. Старший лейтенант Барашков аж подпрыгнул от любопытства. Не часто встретишь выжившего узника, ведь из шести с небольшим миллионов европейских евреев в живых остались в лучшем случае тысячи — капля в море. Ещё большей редкостью было встретить выжившего узника в России. С Восточного фронта поезда смерти мало шли, "полное и окончательное решение" обычно принималось на месте, вспомнить хотя бы киевский Бабий Яр или овраги Коростени. Потом многие из тех, кто уцелел, оказались на территории союзников и к тем же союзникам перебрались на постоянное место жительства. Америка и Британия депортировали назад к Сталину громадное количество советских военнопленных, но евреям позволяли оставаться. В общем, было чего у бабушки пораспрашивать. Но тут подошёл профессор и зелёному адъюнкту Барашкову пришлось унять свою непомерную любознательность и перевести разговор в конструктивное, то бишь медицинское русло. Итак, Эмма Ааароновна, когда заболело, где и как, что принимали, чем хворали?

Если судить по ответам на все Барашковские вопросы, то у бабули вероятнее всего аппендицит. Старлей принялся старательно мять ей живот, проверять симптомы. Классическим такой аппендицит назвать нельзя, но всё равно похоже. Боль в спину отдаёт — «аппендюк» наверное забрюшинный или ретроцекальный. [16] Положение червеобразного отростка, когда тот не выходит свободно в брюшную полость, а закрыт слепой кишкой Одна только странность в анамнезе — бабка утверждала, что подобные боли, только не такие сильные, периодически беспокоят её, ну этак лет сорок. Тогда Барашков такому странному факту никакого значения не придал. Небось по молодости у неё бывали какие-нибудь мезодениты, [17] Заболевание, дающее у молодых женщин сходную с аппендицитом клиническую картину, но не требующее операции или болел правый яичник, да и банальная кишечная инфекция могла давать похожую картину. У бабки небось склероз, вот спустя много лет и считает любую случавшуюся боль в животе "такой же". Без шуток — в хирургии «сорокалетних» хронических аппендицитов не бывает.

Так, с диагнозом более-менее понятно, экспресс-анализ крови пришёл, можно докладывать профессору. Профессор выслушал адъюнкта и со всем согласился. Раз там ничего особенного нет, давай-ка, молодой человек, сам делай операцию. Случай как раз «учебный», великого опыта не требует. Старший лейтенант моется, берёт себе в ассистенты кого-то из старшекурсников и становится к столу. Учитывая возраст пациентки, решают оперировать под общим обезболиванием. Подошёл анестезиолог, минутка и бабушка в наркозе. Ну с Богом, начали!

Когда вскрыли брюшную полость, первое, что удивило старлея, это нормальный отросток. Из тех, что на жаргоне «синими» называют. Никакие они не синие, в смысле не посиневшие, а нормальные, бледные, без малейших признаков воспаления. И лежал такой отросток не ретроцекально, а открыто. Бери — не хочу. Барашков уже решил его вырезать, так, на всякий случай, чтобы хоть как-то оправдать операцию, но тут его внимание привлекло нечто непонятное. Как раз, где слепая кишка прилегает к брюшной стенке, была заметна некоторая припухлость. Эх, жаль разрез маленький! Не зря говорят, большой хирург — большой разрез. А мы, браток, с тобой пока мелковатые…