Алексей Чадаев - О чём говорится в сказках?

Но Королева, разумеется, чёрт побери, "ещё и женщина", ага. И это – тот самый случай, когда она оказывается поставлена в состояние подлинного нравственного выбора: какое из двух собственных "первоначал" предпочесть – "демиургическое" или женское. Как бы ни было на самом деле, "в глазах остальных" сюжет сказки навсегда останется победой "этой соплюшки" над "самой Королевой" – что, с женской точки зрения, безусловно, трагедия: "кто я и кто она"? И принятое Ею решение отпустить Кая (Данилу) к Герде (Катерине) – это не просто итог, а чудовищная победа над собой; в каком-то смысле – апогей избранной стратегии принесения своей женской сущности в жертву миру, созданному собственными руками.

Ведь, собственно, что есть превращение из "просто женщины" в Хозяйку? По сути, это есть расчеловечивание себя, отдача себя по частям тому пространству, которое она создаёт вокруг себя, пространству Дома. Женщина, которая одна уходит из родительского дома, несёт мир в себе; превращение из женщины в женщину-хозяйку, даже, в пределе, как у Андерсена и Бажова, в женщину-Стихию – есть "вкладывание жизни" в предметную среду своего обиталища, разворачивание этого "мира в себе" в реальный мир вещей. Вот здесь будет занавеска, здесь цветочек, а здесь я посажу плюшевого котёнка, чтобы он смотрел на нас и радовался. Уборка в доме – есть не просто акт Порядка, но акт Гигиены: дом оживает, становится живым продолжением женщины; она мысленно строит вселенную от дома, т.е. дом становится её центром. Муж, дети, домашние животные, цветы на окнах – всё это элементы созданной таким образом небольшой миросистемы, центром которой является женщина – в этом смысле она всегда и Хозяйка, и Королева, и Стихия. Но проблемой в этот момент становится то, что изыми её из этой среды – и сразу окажется, что от неё самой практически ничего не осталось; вся её жизнь – в этих вещах, в муже, в детях, в занавесках и т.п. И до тех пор, пока она не создаст как-нибудь и из чего-нибудь комфортную для себя среду, она будет казаться самой себе ощипанной курицей, выставленной на мороз. И это – травма.

Выбор Королевы мог быть другим. Она могла превратить Герду в уродливую ледяную статую, поставить её в дальнем зале своего дворца и никогда больше о ней не думать. Но тогда Кай ни за что в жизни не собрал бы свою головоломку, и тихо увял бы стареющим юношей посреди огромных и пустых ледяных залов. А Королева питала бы теплом его тела собственную старость, которая становилась бы всё более ненасытной, тогда как его тепло – всё более слабым. Однако она решила иначе – прекрасно понимая, что это решение в каком-то смысле является приговором ей самой.

В этом смысле она – всё-таки родня Снегурочке: та растаяла из-за того, что любила сама; Королева же решила растаять ради того, чтобы дать возможность любви другим.

Один из постоянных читателей моих "сказок по выходным" попросил меня написать в этот раз про "бременских музыкантов". Честно говоря, я даже как-то и опешил несколько: что там анализировать – сама сказка-то на полторы странички! Но потом, подумав, я понял, о чём шла речь. Заказ был не на сказку братьев Гримм. А совсем на другую сказку – ту, которую рассказал нам в позднесоветском музыкальном мультике Онуфриев.

Что такое сказка братьев Гримм про "бременских музыкантов"? Как ни смешно, ближе всего она – к каким-нибудь "двенадцати стульям" или "золотому телёнку", а её главные действующие лица – что-то вроде коллективного Михаила Самуэлевича Паниковского. Старый слепой осёл, выгнанный хозяевами, такие же изгнанники пёс, кот и петух бредут нищими по дорогам, собирая на пропитание концертами художественной самодеятельности, надеясь дойти до чудесного, сказочного города Бремена, где будто бы уличным музыкантам дают баснословные деньги за выступления – так дети лейтенанта Шмидта мечтали о Бобруйске (а Остап Бендер – о Рио-де-Жанейро). По дороге они встречают избушку "разбойников" (решительно неизвестно, с чего вдруг их объявили разбойниками), и, испугав их посредством театрального представления (насобачились ведь, пока были бродячими артистами) завладевают их имуществом. И становится им Щастье – по крайней мере до тех пор, пока сокровища не проедят; но предполагается, что запросы у них скромные и на их век хватит. По сути, это сказка про нищих, про безнадёжных лузеров, случайно нашедших клад – лучик надежды для тех, кому надеяться не на что; средневековье, ничего не попишешь.