Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

Мысленно я увидел всю сцену: страстного обличителя и двух мальчуганов, в некоторой растерянности поглядывающих на солидную недвижимость, откуда вот-вот, изрыгая проклятия, выскочит этакое страшилище, каким представляются детской фантазии воры и убийцы.

— Когда нам приходилось совсем туго, — продолжал шофер, — отец всегда насвистывал, идя по улице. Гордый был. Но однажды сапожник, который жил напротив нас, говорит ему: «Ян, хочешь, я дам тебе гульден». Отец спросил, с чего это он вдруг, а сапожник ему: «Да ведь ты все ходишь и свистишь…» С тех пор отец больше не насвистывал.

Машина остановилась у моего дома, и я расплатился. Шофер с удовлетворением заключил:

— У меня было счастливое детство. Этого у меня никто не отнимет.

Я сидел в закусочной и ел котлету.

Это была мерзкая котлета, которую, по-моему, сотворил убежденный мизантроп из останков муравьеда.

Но я жевал ее стоически. Есть-то надо, верно? К тому же она была вполне под стать этой закусочной — пронзительно освещенному сараю, набитому нелепой мебелью. Здесь изо дня в день столовались одинокие мужчины — прислонив газету к вазочке с искусственной розой, они покорно поглощали все, что предлагало меню.

Обслуживала их единственная официантка, маленькая, усохшая особа лет пятидесяти с лишним, носившаяся мелкой рысью от столика к столику. Когда она ставила на стол блюда и тарелки, весь ее облик выражал сочувствие к посетителю.

«Покушай хорошенько, голубчик», — казалось, говорила она.

И это было очень приятно.

Однажды, когда мы в полном молчании уминали фирменные деликатесы, в закусочную вошел мужчина. Это был пустившийся человек лет шестидесяти, облаченный весьма разномастные одеяния; на голове его красовалась Широкополая шляпа из тех, что в былые времена призваны были обозначать натуру артистическую. Человек явно был сильно взволнован. Он остановился у двери и обвел взором присутствующих, будто готовясь произнести речь.

— Люди! — внезапно возопил он.

Похоже, он собирался возвестить о конце света, ведь попадаются же еще экземпляры, которые придают этому событию какое-то значение. Одинокие мужчины оторвались от тарелок и газет. Человек простер руку и, указуя трясущимся перстом в направлении маленькой официантки, возопил опять:

— Люди! Эта женщина — блудница!

Затем он вытащил платок и прочувствованно затрубил носом. Мужчины, как один, дернулись, будто привязанные на веревочке. Судя по их заигравшим взорам, они сперва переварили смысл библейского слова «блудница», а потом дружно уставились на женщину, словно желая удостовериться.

— Иди отсюда, слизняк! — закричала она.

— Акки… — звучно произнес мужчина.

В довершение всего ее звали Акки.

Акки — блудница.

Недурственно, черт побери.

— Сейчас позову хозяина, — пригрозила она.

— Хозяина! — горько прокричал мужчина. — Скажи уж «сожителя»!

В конце зала распахнулась дверь, и из нее пулей выскочил лысый человечек ростом с двенадцатилетнего мальчишку. Он остановился перед мужчиной и спросил, подняв кулак:

— Этого добиваешься?

Тот отступил назад и схватился за дверную ручку.

— Погоди у меня, — кисло пообещал он.

И ретировался.

Все опять бодро принялись за еду.

Лысый человечек вернулся к себе, а скорбящий мужчина больше не появлялся. Ничего будто и не произошло.

Но все же…

Мы смотрели на официантку другими глазами, и она это понимала. В ее рысце обозначился какой-то легкий, кокетливый перебор, и улыбка, с которой она разносила по столам пудинг, казалась куда менее усталой, чем четверть часа назад. Она была блудницей. А мы и предположить такого не могли. И вот узнали теперь, и она знала, что мы узнали, и находила это крайне приятным.

Позже, выйдя на улицу, я увидел мужчину в широкополой шляпе: совершенно подавленный, он сидел на скамейке и смотрел прямо перед собой. Он был удручен самым неподдельным образом. По-моему, кинематограф развратил нас, постоянно упаковывая любовь в глянцевые обертки. Да и кто решится снять «Ромео и Джульетту» с двумя уродливыми героями?

Хотя, может, так получилось бы гораздо красивей.

В городе он купил программу и в автобусе по дороге домой внимательно изучил, что сегодня вечером по телевизору. На конечной остановке он вылез и зашагал по темным прямым улицам нового района; они привели его к высокому многоквартирному дому, на шестом этаже которого он жил («Симпатичное гнездышко для парочки симпатичных голубков»). Он отпер дверь и вошел. Квартира состояла из трех комнатушек, кухни и кабинки с душем. («Наши квартирки невелики, но в них хватит места для вашего маленького счастья».) Мебели почти не было, только стол, стул, кровать и верстак. Он сел на стул и произнес: