Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

— Прошу тебя, тише.

Мужчина выпрямился на своем стуле.

— Слова нельзя сказать! — возмутился он. — Уже который месяц. Каждый вечер сидим и пялимся в этот чертов ящик. А стоит мне рот раскрыть, как сразу: тсс. Но я, черт подери, хочу говорить.

Женщина встала.

Решительным шагом она направилась к телевизору и повернула ручку. Затем снова села и, глядя на него, сказала:

— Ну, давай.

Внезапная тишина, заполонившая комнату, заставила мужчину поежиться.

— Что? — спросил он неуверенно.

— Ты же собирался что-то сказать. Давай говори.

Он пожал плечами.

— Да нет, я так, ничего определенного…

Женщина энергично развела руками: мол, так я и знала. Некоторое время они сидели молча. Женщина дулась. Мужчина почему-то чувствовал себя виноватым. И напряженно рылся в памяти, пытаясь выудить оттуда хоть какую-нибудь тему для беседы. Соображениями о сигаре и зажигалке он делился уже не однажды. Может быть, стоит вернуться к разговору о сале, которое ему не понравилось, но она, похоже, была сейчас не в том настроении. Она сидела на своем стуле, прямая и гневная, и смотрела на выключенный телевизор. Мало-помалу им овладело тягостное уныние.

Наконец он поднялся и сообщил вежливо, без тени враждебности:

— Я пошел спать.

— Хорошо, — ответила она.

Дверь за ним закрылась, и она снова включила телевизор. Сначала появился звук, потом из смутных контуров проступила картинка. Она быстро села, и на лице ее снова заиграло благоговейное выражение.

В спальне мужчина разделся. Он улегся на спину, совсем маленький в большой постели, и, глядя в потолок, пробормотал:

— Ведь просто хочется что-нибудь сказать…

Когда мы проезжали мимо Главного почтамта, вспыхнул красный свет, и такси остановилось. Седой шофер окинул взглядом фасад высокого здания и сказал:

— В детстве я частенько сюда захаживал.

Он ждал, что я отвечу «вот как?», и я именно так и ответил.

— За дедом, — продолжал он. — Старик жил у нас. Целыми днями, бывало, шкандыбает по городу, ищет, на что бы поглазеть задарма. К примеру, как дом строят. Или как чей-нибудь драндулет кувырнулся в канал. Все в таком роде. Часов в шесть, как обедать садиться, мать всегда говорила нам с братишкой: «Сбегайте-ка за ним!» Он-то времени уже не замечал. И всегда мы заставали его на почтамте. У него там было постоянное местечко, возле окошка, где почтовые переводы выдают. Стоит и глазеет. Глазеет на сейф с деньгами. К нему уж там все привыкли. Я как-то спрашиваю у него: «Дедушка, а зачем ты ходишь туда каждый день?» А он отвечает: «Любоваться на всю эту красоту». Бывало, за столом скажет: «Сегодня я видел тысячную бумажку». Стало быть, счастливый день выдался у старика!

В зеркальце заднего обзора я видел, что таксист улыбается.

— У него-то самого сроду ломаного гроша не было за душой, — продолжал он. — Он из рабочей семьи. В деревне, где он рос, всем заправляли протестантские святоши. Он и в школу-то почти не ходил. Все работа да работа. Был еще от горшка два вершка, когда отец в шесть утра отнес его, спящего, в первый раз на фабрику. Такая тогда была житуха. Но люди были счастливы. Дед, бывало, говорил: «Что нужно нашему крестьянину? Три вещи: полная кружка, строгий пастор да добрая деваха». Он часто так приговаривал. Такое уж у него было присловье. Мы поехали дальше.

— Мои-то отец с матерью, те не поддались на удочку церковников, — продолжал таксист. — Помню — кстати, мы и жили-то тогда в Иордане, — как-то раздается звонок в дверь, и на пороге стоят два субъекта. Один говорит: «Мы принесли вам Евангелие». А мать ему на это: «Погодите, я схожу за корзинкой». Вот какая она была, моя мамаша. Бой-баба. И такая жизнерадостная! Отец тоже. Он был прирожденный бунтарь. Вечно, бывало, бастует. Для нас-то с братишкой это были счастливые деньки, ведь когда он не был в пикете, то ходил с нами на рыбалку. Или мастерил нам воздушного змея. Очень хорошо получался у него змей. А мать все равно ухитрялась кормить нас досыта — сам не понимаю, как это ей только удавалось.

Глаза его в зеркальце выражали теперь глубокое раздумье.

— И еще отец ходил с нами гулять, — снова заговорил он. — А по дороге рассказывал нам о новой, лучшей жизни, которая когда-нибудь настанет. Иногда мы ходили в большой парк, там стояли роскошные особняки. Отец показывал нам с братишкой на них и говорил: «Смотрите, ребята, там живут одни воры да убийцы». Ха-ха. Прирожденный бунтарь… Но рассказывал он хорошо.