Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

Второй понимающе кивнул.

— Да, я тоже знавал одного такого, — сказал он. — Еще до войны. Его звали Брам. Торговал рыбой. У него была хорошая лавка и всегда свежая рыба. Иногда и я покупал у него. Славное было время. В Амстердаме тогда еще любили пошутить. И Брам тоже. «Моя копченая селедка гладенько подстрижена под польку», — шутил он. Ну и все в этом роде. Да-да, можно было посмеяться.

— Что-то мы плохо подвигаемся, — сказал первый. — Этот тип впереди сдает целую гору писем. Для таких надо бы иметь особое окошечко, правда?

— Но раз уж вы заговорили о бобах, — продолжал тот, который был поменьше ростом, — вот и Брам был именно из таких людей. Торговля у него шла хорошо, а вот в лагере были неприятности. Во время войны, понимаете? Мы с ним вместе сидели в концлагере.

— Не понимаю, почему закрыты остальные окошечки? — спросил садовод-любитель. — Вон какая собралась очередь. Эти девчонки только и делают, что курят. В частном предприятии такое немыслимо. Там главное — клиент.

— Наберитесь терпения, подождите, — сказал другой. — В лагере тоже приходилось ждать. Ждать и надеяться, что выживешь. И держать ухо востро. Был там у нас один голландец, я имею в виду — голландский эсэсовец. Так вот, он был еще хуже немцев. Среди мофов иногда попадались сравнительно порядочные люди. А этот… Выслуживался перед немцами, понимаете? Для него было удовольствием избивать заключенного, в особенности если попадался старый человек. Черт его знает, почему он так поступал… Всякие бывают люди.

Садовод посмотрел на свои часы и даже поднес их к уху.

— Идут правильно, — сказал он.

— Когда этот мерзавец проходил мимо, все должны были стоять по стойке «смирно», как солдаты. И приходилось быть начеку, чтобы не прозевать, когда он появится, потому что, если не успеешь стать навытяжку, он непременно тебя изобьет. Поэтому мы остерегались его. Брам то-же. Но Брам…

Он пошевелил пальцами, подыскивая слова.

— Видите ли, у Брама было что-то такое в лице. Не знаю, как объяснить, но всегда казалось, будто он над вами насмехается. И по стойке «смирно» он стоял с таким же выражением. Так что эсэсовец всегда набрасывался на него и жестоко избивал. Ох, как же он его избивал! Однажды после очередного избиения Брам спросил меня: «За что это он на меня взъелся?» Я ему отвечаю: «Брам, дорогой мой, за то, что у тебя такой вызывающий взгляд. Ты должен научиться смотреть по-другому». В бараке я попробовал научить его. Но он просто не мог смотреть по-другому. Хотя старался. Так же как ваш сосед по садовому участку.

— Видите ли, — отозвался собеседник, — вырастить хорошие бобы не так уж и трудно. В конце концов, это самая обыкновенная стручковая фасоль. Даже ребенок справится. Но, если у вас к этому делу нет чутья, ничего не выйдет. Вот так же у него бывало и с салатом. Вдруг вымахает чуть не выше забора. И опять мой сосед спрашивает: «Как это вам удается получить такие красивые тугие кочаны?» И я в который раз объясняю, но мог бы и не объяснять — все равно сделает наоборот. Ну просто неисправимый какой-то человек! Главное — даже сердиться на него нельзя, ведь старается.

— Да, так же вот было и с Брамом, — сказал коротышка. — Он просто не мог придать своему лицу другое выражение. А когда старался, выходило еще хуже, и он опять получал жестокую взбучку. Но все-таки ему посчастливилось. Он выжил. Сейчас его, правда, уже нет на свете. Но умер он естественной смертью.

Когда утром после завтрака мы сидели в гостиной, моя жена вдруг сказала:

— После стольких лет совместной жизни я, оказывается, все еще не вполне тебя понимаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Я никогда не знаю, о чем ты думаешь, — пояснила она.

— Что же в этом плохого? — спросил я. — Большинство женщин с таким же стажем семейной жизни жалуются как раз на однообразие, на то, что видят своих мужей насквозь. Они всегда знают, о чем он думает, что скажет, что сделает, чего не сделает, — даже самим тошно. А вот ты наоборот.

— Про тебя я ничего подобного не знаю, и это меня беспокоит, — ответила она.

— Ну например'?

— Пожалуйста. Чаще всего мы ложимся спать около двенадцати. И начинаем читать. Ты свою книжку, я — свою. Так продолжается уже много лет. Но я понятия не имею, когда ты начитаешься и захочешь спать. По тебе не угадаешь. Иногда я думаю: «Ах, как бы я сейчас поспала…»

— В таком случае, — сказал я, — должен тебе сообщить, что частенько подумываю о том же. Но, глядя, как ты увлеклась своей книжкой, говорю себе: «Что ж, почитаем еще».