Николай Гринько: Байки

Женек рыдал ночами в серую армейскую подушку. От хохота. Но ежедневно проводил репетицию – толпа обормотов играла на груде хлама "Лунную сонату".

Настал день премьеры – Ильичу стукнуло какое-то количество лет. Замполит провел рекламную акцию, и в часть приехало видное начальство. Поначалу толкали речи, отчитывались и призывали. А затем – художественная часть…

Вы помните, как начинается "Лунная соната"? Три баяниста, потея от волнения, начали извергать из своих шипящих инструментов звуки, похожие на крякание: "У, А, И – У, А, И – У, А, И" Вступил барабанщик: "Бум, тсс, тсс – бум, тсс, тсс". Женек на своей игрушке взял единственную ноту, и задребезжал на ней: "Иии, и, иииииииииииииии… Иии, и, ииииииииииииии…" И тут вступил хор. "Аааааааааааа, ааааааааааа…" Орали с выпученными глазами – чувствовали ответственность.

Видное начальство в зале, видимо, слышало "Лунную" и раньше, а потому с трудом сдерживало смех.

И тут! На сцене! Появился! Чтец!

Он понимал, что вся эта безумная какофония никак не может именоваться музыкой. Но ему было велено продекламировать со сцены бессмертные ленинские слова. Похрюкивая от напряжения он вышел на авансцену и произнес срывающимся голосом:

"Какая НЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ музыка…"

Рыдали все. Видное начальство вытирало слезы о погон, замполит подхихикивал, солдаты в зале дергались в конвульсиях, участники творческой группы лежали на инструментах…

Часть не расформировали. Замполит не пострадал. Вломили только Женьку. За что – до сих пор не поймет.

Один ди-джей очень любил клеить жвачку на пульт. Садится к микрофону, вынимает жвачку изо рта и приклеивает к какой-нибудь ручечке на пульте. Конечно, делал он это не со зла, а чтобы потом жвачку забрать и дожевать (оставим в стороне гигиеническую сторону проблемы). Но вот забрать-то ее он чаще всего забывал. И оставался грязно-белый комочек приклееным к фейдеру. Сделали ди-джею замечание. Безрезультатно. Сделали второе. Третье. Выговор вкатали. Исправился ди-джей. Нет после него жвачки ни на пульте, ни под пультом – нигде.

Прошло два с половиной года. Радиостанция выросла, и настала пора сменить помещение. Аппаратуру сняли и вывезли. Когда стали вывозить мебель, выяснилось, что стол из эфирной студии не проходит в дверь. Его перевернули.

На шершавом брюхе стола было наклеено огромное, разноцветное резиновое пятно, любовно сложенное из самых разных жвачек. Пятно больше всего походило на упругую карту мира.

Жаль, ди-джей к тому моменту был уволен. Совсем за другие свои привычки.

В театральном институте все немного не так, как в любом другом. Ходят не так, влюбляются не так, учатся не так. Наверное. В другом я не учился. Но где еще можно сдать на "четыре" историю России, не зная ничего, зато очень темпераментно изобразив, как Петр I сорок лет водил по пустыне поляков, которые попросили его указать дорогу на Благовещенск? В каком еще институте рыдающая от смеха "француженка" поставит трояк вместо пары за талантливо исполненный нанайский народный танец? И где еще на вступительном экзамене вас попросят изобразить гниющий мухомор? Оттого и шуточки там особенные. Театральные.

Экзамен. Сдаются отрывки. Гоголь. Мертвые души. На сцене Коробочка и Чичиков. Стол. На столе самовар, яблоки, печенье «Большевик», джем в баночке. Типичный завтрак помещицы 18 века. Верткий Павел Иванович объясняет тупой Настасье Петровне разницу между живыми душами и не очень живыми. Оба страшно волнуются. Петровна от волнения жрет реквизит, Иваныч – суетится и совершает множество ненужных движений. В какой-то момент Чичиков хватает из корзинки яблоко и для придания своим словам убедительности ставит его перед носом Коробочки. Сильно так ставит. Резко. Но ушлые сокурсники давно съели все лучшие яблоки, оставив в корзинке лишь помятые и подгнившие. Реквизит же! От удара яблоко разбивается и брызжет в разные стороны. Ошалевшая Коробочка всю оставшуюся сцену щурит правый глаз, потому что никак не решит, доставать ли из него кусочек яблока. Чичиков тут же забывает текст, потому что не может оторвать взгляда от еще одного кусочка, который висит у Коробочки на парике, над самым носом. Оба жуют улыбки и давятся нервным хихиканьем. Отрывок загублен.

Пять минут спустя. Сдается что-то из соцреализма. На цене двое, разговор «за жизнь» На столе бутылка с морсом, изображающим вино. Морс давно тайком вылит, в бутылке какой-то портвейн, и весь курс с нетерпением ждет, когда же эти балбесы начнут его пить. Разнокалиберные головы торчат из-за кулис. Балбесы наливают, чокаются, залпом пьют (все по тексту пьесы). Ничего не происходит. Отрывок плавно струится, ни малейшего сбоя. Второй тост. Ноль эмоций. Третий. Тот же результат. Отрывок закончен. Балбесы уходят за кулисы, балбесы переодеваются, балбесы смывают грим. Они не заметили.