Александр Покровский - Бортовой журнал 6

«…Нас не очень-то и кормили. Кухня всегда опаздывала. Видно, списывали продовольствие. Выписывали как на живых, а после атаки – где они, живые-то? Шли по грязи трое суток. Налетели самолеты – небо от них черное. Я потом в поле один встал.»

«…Задача была шоссе удержать. По нему кавалерия должна была пройти. У немцев танки, у нас – кавалерия. Рейд в тыл врага. Кавалерия прошла. Назад никто не вернулся – ни люди, ни лошади. Их генералу потом повышение вышло. Он-то в тот рейд не ходил.»

«Сейчас, слава богу, никто не опровергает слова Монтгомери, который спросил у Жукова про штурм Зееловских высот примерно так: «Это правда, что вы отдавали приказ войскам идти по минным полям?» Последовал недоуменный ответ: «Да, а что?» – и Монти ответил: «Если бы я так приказал, то меня расстреляли бы на следующий день».

Вот такие записки о войне.

Генералы о войне вспоминают часто. Кучу книг написали. Солдаты – редко. Только когда внукам рассказывают.

Мне было примерно тринадцать, когда я что-то стал говорить отцу о Великой Победе. Он меня прервал и сказал: «Это скорбь. великая...»

Нет, нет, нет! Ни слова об их черствости, низости, жадности, подлости – ни слова!

Только о том, как они умны и чудесны, прекрасны, добры и сдержанны во всем.

Я имею на него виды. То есть я хотел сказать, что виды мои не чета тем видам, что отмечают в себе все остальные.

Мои виды отличаются дальновидностью. То есть если подходить близко к работе великого мастера, то картина его выглядит совершеннейшей мазней и гадко пахнет. А вот отойди от нее на дальнее расстояние, и воссияет она в лучах истины, что твоя мадонна и прочие пейзажи.

Всем необходимо внушение. Оно, оно, оно двигатель нашего общества, потому как за всем нужен пригляд, отчего в Отечестве возлюбленном следует развивать сыск и доносительство.

Внушение может быть только сверху. Оно для нижестоящих, и в этом оно сродни матерным выражениям, которые, в свою очередь, сродни водопаду.

Водопад падает только вниз. Никто еще не замечал обратного.

Постоянно хочется сделать что-нибудь для окружающих – реанимировать, возродить, воздвигнуть и дать немного денег этим, как их, ну. дабы они не ходили всюду с опущенными к корыту чунями.

Я трепещу от мысли, что тысячи путешественников по необъятным просторам человеческих знаний могут быть внезапно застигнуты мглой невежества.

Сами знаете, отчего у нас мгла.

Правителям хорошо бы ежедневно принимать пилюли от глупости.

Я рисую себе в воображении картины кисти великих мастеров эпохи, посвященные этому занятию: «Такой-то принимает пилюли в присутствии государственных членов».

А то ведь, пардон, не лик, а рыло.

Что же касается духовенства, то нет и еще раз нет!

Ни слова против. Никогда я не скажу ничего о том, как они велики и неопрятны. В мыслях своих, конечно.

При всей слабости моих нервов и подавленном состоянии, в котором я постоянно нахожусь, я мог бы, конечно, отметить, что цинизм нашего духовенства сродни цинизму… но делать мне это не хочется.

А всему виной природная моя застенчивость. Ее приступы. Знающие меня хорошо часто загодя отмечают надвигающийся приступ и. ну вот опять. снова. Нет. ни слова о духовенстве.

Все рыдают. И рачительный врач напрасно щупает пульс у околевшей старушки. Крики ближайших родственников: «Россия! Россия!» – привлекли мое внимание.

– Что? Что? Где? – спрашивал я шепотом, соблюдая приличия. – Да вот! – говорили мне. Скрипачи настраивали парочку творений Амати на подобающий лад, а я в это время все вглядывался и вглядывался в лицо, с той же минуты ставшее мне особенно дорогим. Неужели? Неужели это она? Как? Я ведь думал, я полагал, что она тучна и благодатна, а тут – высохшее нечто. Как же это?

– Клещи! – заметил мне патриарх Всея, присутствие которого я осознал в то же мгновение. – Как же… – Все в руках Его! – Но… – Твари… – А… – Льстецы! – Но… – Опричнина! – И… – И клещи! – То есть? – Это все, что есть. Можно есть, можно не есть! – после этого полилась музыка, и была она ух как хороша.