Андрей Яхонтов - Учебник жизни для дураков

Он мог бы утверждать это с большей уверенностью: как позже выяснилось, Маргарита в те дни находилась у него. Он мне об этом сам же рассказал. Но опять-таки несколько позже.

Конечно, надо было ездить с ними на охоту. И на бега, и в казино, и ходить в рестораны. Вместо этого я, по просьбе Маркофьева, досочинял за него дурацкие статьи, писал Мише шпаргалки и мечтал: вот он поступит, переедет от нас, мы станем жить легче, Маргарита будет мною гордиться — ибо я закончу свой диссер, обрету авторитет в научных кругах…

МЕЧТАТЕЛЬНОСТЬ — ПРИЗНАК ИНФАНТИЛИЗМА И НЕДОСТАТОЧНО РАЗВИТОГО УМА, ибо мысль воплощает себя в отвлеченных, не нужных никому формах. Мыслить нужно не отвлеченно, а предметно. Так, как мыслил Маркофьев. Каждую пришедшую в голову мысль он облекал в поступок. Каждый поступок находил адекватное выражение в его теории.

Вот еще одна из мудростей моего друга: ЕСЛИ НЕ БРОСАЕШЬ ТЫ — БРОСАЮТ ТЕБЯ. Запомните это его откровение, друзья!

Я бы сказал: положение у меня было безвыходное. Если вы сами по себе скучны, унылы, неинтересны — и пожелаете развлечь подругу с помощью вашего более веселого и разбитного приятеля, этот самый приятель ее непременно уведет. Она, по контрасту с вами, просто не может на него не запасть. Если же не будете устраивать для нее подобных развлечений и постараетесь обойтись без друзей, вас все равно бросят из-за вашей унылости и скуки. ВЫХОДА У ВАС НЕТ. НАДО БРОСАТЬ ИХ ПЕРВЫМ. ПОКА ОНИ НЕ УСПЕЛИ СООБРАЗИТЬ, ЧТО ВЫ ИМ НЕ ПАРА. Так и бросайте, переходя от одной — к другой.

И она правильно, абсолютно правильно сделала, что бросила меня, предпочла мне Маркофьева, моя Маргарита!

Говорю без доли иронии.

Он был весел, а я — скучен. Он гулял дни и ночи напролет, а я корпел над бумажками. Он и всех, всех вокруг вовлекал в праздник своей жизни, а я нагонял неискоренимую, непобедимую тоску.

А вы — какого бы человека предпочли в спутники жизни, если бы довелось выбирать из нас двоих? Ответ напрашивается сам собой.

И потом он ведь был дьявольски обаятелен, разве не так? Что бы ни делал, ни говорил, как бы ни поступал — на него невозможно было сердиться, неизменно он оставался ласков, обворожителен, любим. Всеми. В том числе и мной.

И если честно, я даже рад был, что не загубил жизнь Маргариты, не задушил своим занудством. А требовать от женщины жертвенности — еще чего не доставало, этак мы далеко зайдем в своих притязаниях. Кто станет сегодня соблюдать глупые средневековые предрассудки: верность до гроба, общность целей, родство душ… Нет, мы, слава Богу, с тех пор ушли далеко вперед.

Маркофьев о ней заботился. Не то, что я. Он вел себя как истинный герой и джентльмен.

Я ведь упоминал уже про верхних соседей, которые шумом своим мешали Маргарите, да и всем нам, живущим под ними. То они били посуду, то начинали что-то мастерить на балконе, при этом так громко и звонко стучали, будто били молотком в железный рельс. В нашей квартире все гудело. Да еще их болонка постоянно выла — может, от ужаса, а, может, они ее не кормили. Если бы эти соседи шумели время от времени, но нет, ощущение было: они только и делают, что скандалят, бьют посуду, после чего стремительно выбегают на балкон и колошматят молотком в бетонный пол, а затем включают на полную мощность радиоприемник.

Моих просьб они не слушали. Когда я умолял хоть на ночь делать перерывы в бедламе, — ухмылялись. А Маркофьев сумел их утихомирить. Однажды, вернувшись домой, я поразился странной, мертвенной, непривычной тишине, царящей в квартире. Сперва даже не мог понять, в чем дело, а потом сообразил: сверху не доносилось ни звука. Катя, захлебываясь от счастья, мне рассказала:

— Это дядя Маркофьев пошел гулять с Джоем, а соседи гуляли со своей болонкой. И наш Джой, дядя Маркофьев спустил его с поводка, эту болонку в клочья разорвал!

От Маргариты я узнал дополнительные подробности:

— Это что — болонка! — возбужденно говорила она мне. — Он этим негодяям сверху сказал, что наша собака их самих порвет, если раздастся еще хоть шорох. И они сразу пришипились! Вот мужская постановка вопроса!

Маркофьев, когда Маргарита стала его благодарить, лишь скромно потупился.

— Так поступил бы каждый, — просветленно улыбаясь, произнес он.

Кажется, именно после истории с загрызенной болонкой Маркофьев печально изрек: