Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

— Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее?

— Да.

— Ах, Гарольд, какое счастье, какая радость!

Она в волнении открыла балкон, в комнату ворвался холодный ветер, коленкам под брюками стало холодно… Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся на балконе, и через минуту я понял причину его нерешительности.

— Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится?

— Нет, нет. Подожди минуту.

Она отнесла животное к чулану, где висела одежда, бросила его туда и закрыла дверь. Никаких сообщений из-за двери не последовало, поэтому надо полагать, что тварь улеглась на полу и заснула. Скотчтерьеры — философы, они легко приспосабливаются к переменам в жизни. Тяпнут слабого, от сильного убегут.

— Путь свободен, мой ангел, — сказала она, возвращаясь к балкону, и переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия.

Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий, долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на «Великопостных гонках». [34] Традиционные соревнования со столкновениями между командами колледжей Кембриджского университета. Проводятся в великопостный триместр.

Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, — нет, передо мной все тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги — левые, и если его отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге.

В былые времена в колледже физиономия Пинкера сияла здоровьем и радостью. Здоровье осталось — он напоминал одетый священником бурак, однако с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное, мрачное, наверное, совесть совсем искогтила его. И не наверное, а точно, потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто она жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки.

— Вот, принес, — тупо сказал он.

— Ах, Гарольд!

— И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес. Другой не нашел.

— Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее чудо. Расскажи мне все в подробностях.

Он открыл было рот, чтобы рассказать, да так и застыл, я увидел, что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы — живые люди или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него начались галлюцинации.

— Стиффи, — прошептал он, — ты, пожалуйста, сейчас не смотри на комод, но скажи, там кто-то сидит?

— Что? А, да, это Берти Вустер.

— Правда, он? — Его лицо посветлело. — Я был не вполне уверен. А на гардеробе тоже кто-то есть?

— Там камердинер Берти, Дживс.

— Приятно познакомиться, — сказал Пинкер.

— Очень приятно, сэр, — отозвался Дживс.

Мы с Дживсом спустились на пол, и я шагнул к Пинкеру, протянув руку и радуясь встрече.

— Ну, здорово, Пинкер.

— Привет, Берти.

— Сколько лет, сколько зим.

— Да уж, давненько не виделись.

— Ты, говорят, священником стал.

— Верно.

— Как прихожане?

— Отлично, спасибо.

Наступила пауза, и я подумал, хорошо бы расспросить его об однокашниках — кого он видел в последнее время, о ком что слышал, словом, как обычно при встрече двух друзей после долгой разлуки, когда говорить особенно не о чем, но мне помешала Стиффи. Она ворковала над каской, как мать у колыбели спящего младенца, но тут вдруг возьми да и надень каску на себя, и при этом громко рассмеялась, а Пинкеру это было как нож в сердце, он снова ужаснулся тому, что сотворил. Вы наверняка слышали выражение «Несчастный слишком хорошо знал, что его ждет». Так вот, это сейчас в полной мере относилось к Гарольду Пинкеру. Он прянул, как испуганный конь, налетел на еще один столик, шагнул заплетающими ногами к креслу, опрокинул его, потом поднял, поставил, сел в него и закрыл лицо руками.

— Если об этом узнает младший класс воскресной школы! — простонал он и задрожал всем телом.