Митрофан Глобусов - Мысли и размышления

Это — моя страна, и кричит она вместе со мной. И всегда о самом наболевшем. От этого как-то болею и я. Ботинки жмут, нервы ни к черту, на жену без содрогания смотреть не могу, от телевизора тошнит. И не пишется. Мучительно! Мучительно мне не пишется потому, что я страдаю вместе со всей страной за окном.

И страдаю я прежде всего потому, что мне, как человеку, ни шута не удается понять, что происходит в этой стране. Почему в ней столько всякой наглости, глупости, чепухи. Откуда столько идиотов. Для чего они все нужны. Почему руководят всей страной такие люди, у которых на запястье сияют хронометры, собранные в самых модных швейцарских часовых мастерских, но которых нельзя допускать даже до опускания крышки мусорного бака по утрам.

И хамство. Оно, это хамство, по все стране! Никто не знает, куда деваться от него, а потому и я не знаю, куда мне деваться от хамства. Сам я никому нахамить не состоянии, однако так и хочется иной раз выйти из квартиры и с каким-то злорадным упоением кому-нибудь нахамить.

Кулаком ударить по столу мне тоже с такой силой хочется, чтобы услышала вся страна. Есть, безусловно, люди, которые и без меня способны ударить. И не кулаком по столу, а еще чем-то, что образно описано в некоторых произведениях изящной словесности. (Вы помните: слово за слово, х… по столу.) Другой частью тела, также многократно описанной, можно ударить об забор. Тем более заборов по всей стране понаставили такое количество, какого невозможно представить нигде, кроме этой страны. А можно и головой об стену. И стена выдержит, и голова тоже выдержит, хотя смотря какая голова. Вот говорящая голова по телевизору. Она выдержит. Она же и слова разные говорит. И летают эти слова над всей страной, как фанерные аэропланы сельскохозяйственной авиации. Но редко когда достигают души слушающего. Эту душу достигают водка и колбаса. Они на сегодняшний день — первая и основная пища для души. Водка и колбаса. И бабки, то есть бабло, или башли. А еще лидеры. И эту дура-блондинка, как ее там. И этот… ну обвислый, с рябым лицом… сволочь… всего его знают… сам говорит, что где-то воевал, а где и с кем — не говорит… А как достигнут души не водка и колбаса, а что-нибудь еще, вроде жалости или хотя бы сочувствия к обычному человеку, и что-то в душе повернут, то и страна тогда отзовется. А пока мне трудно, мучительно трудно понять, что за страна меня окружает.

Три миллиона читателей и не меньше. Три миллиона человек, медленно и тщательно листающих книжные страницы, проникающих в самые потаенные и сокровенные мысли автора, следящих за неожиданными сюжетными поворотами, поражающихся изяществу словесных оборотов и со счастливым выражением отходящих ко сну в самых захватывающих местах. Способен ли я добиться подобных вершин посредством моего трудоемкого творчества за столом? Способен ли я догнать до трех миллионов громадную аудиторию моих читателей?

Ответ один: я способен. Я — такой человек. Я — упорный. И я до такой армии когда-нибудь обязательно догоню.

А пока у меня — один, но очень верный читатель. Я сам видел его, когда в апреле в своих ботинках на шнурках вышел из дома.

Уже потеплело в Москве, и кое-какие птицы перелетные вернулись в столицу. Набухли почки. Всякая щепка, по замечанию классика, мечтала залезть за другую щепку. Я шел по улице под веселыми лучами солнца и смотрел на женщин и дома. Я шел и думал о том, что где-то наверняка меня ждет мой читатель. Я еще не знал места нашей встречи. Я еще не знал, где он сидит или стоит с моей книгой в руках. Я еще не понимал, до какой страницы он дочитал. Я еще не очень верил, что он вообще до какой-нибудь дочитал. Я еще не совсем точно представлял, моя ли книга у него в руках. Но я уже был убежден, что это именно мой читатель и другого пока у меня нет.

И потому, когда, спустившись в подземный переход, чтобы перейти на другую сторону улицы, я увидел его сидящим у стены, то сразу решил, что это он с таким упоением читает какую-то книгу.

Да, я немедленно понял: он — это он! Он — тот человек, который, похоже, не имеет ни дома, ни жены, ни душистого мыла, ни махрового полотенца, ни пушистой мочалки. Нет у него в кране горячей воды, нет и самого крана, и весь свой мусор он носит с собой, тогда как я выношу его на лестничную клетку. И он не такой уж и модный, как я, хотя и я не такой уж и модный.